Стерегущие золото грифы - Анастасия Перкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чужаки остались жить среди всадников Укока и с ними вскоре покинули плато, чтобы лето и осень провести в бесконечных странствиях по лесам и горам. Они вместе пасли скот, охотились, выменивали вещи из шерсти и войлока, продукты из овечьего и лошадиного молока, ремни, кожи, волосяные веревки и деревянные изделия умельцев на все, чего недоставало для роскоши и комфорта: зерно, чай, ткани, посуду, украшения. Иногда племя подолгу останавливалось в особо богатых дичью краях или сытных пастбищах, но неизменно возвращалось на Укок, где снег никогда не ложился на всю зиму и обширные стада находили пропитание даже в эту суровую пору.
Прибывшие оказались благожелательными и честными. Они с удовольствием учились всему и полностью влились в немногочисленный народ-семью, где люди делились друг с другом последним и никогда не бросали больных, раненых и немощных, как бы те ни замедляли их во время пути. Колесницу свою небесные люди оставили на плато, уверяя, что теперь посторонним глазам не дано ее увидеть.
Они одевались как пазырыкцы, неукоснительно соблюдали обычаи и смешивали с ними кровь. Даже маленькая грубиянка Ак стала носить девчоночью одежду и не позволяла больше стричь себе волосы. Она почти все время проводила в обществе Старой Шаманки. Та учила ее разным вещам, которые должна уметь женщина. Но Ан подозревал, что обучается Ак не только этому, ведь ему самому никогда не разрешалось присутствовать при их занятиях.
В остальное время Ан не отходил от нее ни на шаг. Собственных родителей Ак не знала. На их родине девочек сразу при рождении отдавали на воспитание в семью мужа. Где-то жили до сих пор ее мать и отец. На далекой звезде, которую оставили эти люди, ведомые неутолимой жаждой нового. В этом спутники Ак походили на укокских кочевников – сидеть на одном месте было выше их сил.
Животное нетерпеливо фыркало и подергивало темной лоснящейся шкурой, сгоняя впившихся комаров. Ан видел свое искаженное отражение в черном выпуклом глазу, украшенном пушистыми ресницами. Как завороженный, он протянул руку и сделал несколько шагов вперед. Конь угрожающе взоржал, переминаясь с ноги на ногу. Пальцы Ана коснулись приятной на ощупь короткой шерсти, скользнули вверх и погрузились в нечесаную гриву. В нос бил резкий запах, и Ан старался приглушить обоняние, сделав его приближенным к обычному для здешних жителей.
– Эй, мальчик! Отойди от этого жеребца! – послышался за спиной взволнованный крик.
Но Ан ничего не слышал. Он осторожно намотал длинную гриву на кулак и хотел было попробовать вскочить на коня, как вдруг тот дернулся, встал на дыбы и, опускаясь, проехал твердым копытом по ноге Ана, сняв кожу от колена до ступни. Тяжелая челюсть сомкнулась у самого уха, но к Ану уже вернулась обычная реакция, и он легко увернулся. От боли закружилась голова, и Ан свалился в траву.
К нему спешили двое пастухов. Один из них вытянул норовистого жеребца плеткой с узелками на концах. Тот обиженно заржал и умчался, приподняв хвост.
– Сказал я тебе: отойди, – процедил сквозь зубы второй. – Мало что напросился с нами и помощи от тебя никакой, так теперь еще и кровь унимать. Гляди, залил все. Иди сам на реку и промой.
– Да что ты разорался? – мирно вступился первый пастух и протянул Ану руку. – Давай помогу встать. Добро хоть не затоптал. На нем только я могу ездить, да и то смотрю сперва, какое у этого парня настроение. Свирепый он у нас.
– Зачем же держите? – морщась от боли, спросил Ан, прыгая на одной ноге и опираясь о плечо пастуха.
– Жеребята от него родятся крепкие.
Смывая кровь и грязь в ледяной воде Ак-Алахи, Ан вспоминал блестящий глаз, наблюдавший за ним. Оборвав очередной клочок повисшей кожи и зашипев от боли, он с удивлением обнаружил сложившуюся и намертво засевшую в уме мысль: строптивый жеребец должен покориться ему. Теперь это главная цель Ана на ближайшее время.
Вечером в аил его отца явилась Старая Шаманка, ведя за руку Ак. Ан встрепенулся и покраснел. Ему отчаянно не хотелось показываться перед Ак больным. Тем более при таких обстоятельствах: подошел по глупости к опасному животному.
Ан нахмурился и уставился на одеяло. Шаманка ласково приподняла его лодыжку, цокнула языком и принялась обкладывать страшную рану тряпками, пропитанными едкой мазью. Нога горела, но Ан и виду не подал.
– Очень болит? – участливо спросила Ак, беря его ладонь в свои.
– Совсем не болит. – Он небрежно пожал плечами. – Подумаешь…
– Храбришься!
– Я себе коня выбрал. Он ничей. – Ан перевел разговор на другую тему.
– Вижу, – засмеялась Ак. – А он тебя выбрал? Вон даже отметил.
Ан засопел.
– Не отметил. На молодом да крепком враз заживет, – пообещала Шаманка. – Будешь как новенький.
Она не обманула. Раны скоро затянулись розовой кожицей, а со временем от них не осталось и следа. А через весну вороной строптивец с белой звездой во лбу не признавал уже и того пастуха, что раньше изредка ездил на нем. Теперь жеребец не подпускал к себе никого, кроме хозяина, которому стал верен всем своим диким сердцем. Ан заплатил за эту верность парой сломанных ребер, разбитой головой и искусанными коленями, но конь признал его превосходство и отныне безраздельно принадлежал ему.
Ак втайне решила, что они похожи – конь и всадник. Разве что человеку удавалось усмирять свою натуру, а животному это и в голову не приходило.
Ак слушала, как шелестит ветер, трепетно прикасаясь к своей возлюбленной-земле, ласково перебирая ее волосы-травинки. Она полной грудью вдохнула напоенный цветочным ароматом воздух и откинулась на спину, расставив руки, нежась и сминая густой и мягкий зеленый ковер, расцвеченный оранжевыми, желтыми и белыми головками огоньков, сурепки и пушицы.
– Какой восхитительный мир, Ан, – простонала она в упоении. – Сколько красок вокруг. Никогда, никогда человеческая рука не создаст такие цвета, которые сравнились бы с этими. Я почему-то плохо помню наш мир, но он точно таким не был.
– Не был, – подтвердил Ан, обрывая лепестки цветов и посыпая ими белую сорочку подруги.
– Посмотри на небо – какое оно синее, а облака на нем такие причудливые! А как они рождаются из тумана, взбираясь по горным склонам, цепляясь за деревья и останавливаясь ненадолго отдохнуть на вершине, чтобы потом набраться смелости и присоединиться к своим сородичам в вышине. И реки, Ан! Живые и быстрые, такие ледяные, что больно телу, когда войдешь в них! У каждой свой цвет, а цвета перемешиваются, когда реки сливаются, и выходят совсем новые оттенки. У каждой свой голос. Они не замолкают никогда. Хотелось бы мне пуститься за ними вдогонку и узнать, о чем они поют и переговариваются, прыгая с горных вершин, перекатываясь через валуны и срываясь вниз водопадами. Куда спешат они? Где замедляют бег? Погляди на деревья – как они растут почти без почвы, на отвесных скалах, в странных позах, цепляясь за поверхность, за жизнь. Но самое прекрасное – горы. Рядом с ними чувствуешь себя незначительным. Мы родимся и умрем, нас запомнят и забудут, а горы так и будут стоять. Древние, неподвижные и строгие. Я люблю горы, Ан, пусть по ним и трудно передвигаться. Зато каждая следующая не похожа на предыдущую. То белая, то красная, то поросшая деревьями, как шерстью, то голая, как макушка нашего Зайсана.
Ан хмыкнул. Ак перевела дух и продолжила:
– Поэтому я не люблю зимовать на Укоке. Там слишком много открытого пространства, слишком однообразно.
– Почему же? – возразил Ан. – Там тоже красиво.
– Мне страшно там, – тихо сказала Ак, поежившись. – На плато я слышу звук, который, похоже, другие не слышат.
– Я – точно нет, – подтвердил Ан. – Какой звук?
– Земля гудит, – попыталась объяснить Ак. – Будто есть что-то внутри, плохое, враждебное. Оттуда идут все беды, я уверена. Ну, например, помнишь, когда земля дрожит и раскалывается?
Ак кивнул. Он был немногословен, как обычно.
– Я спрашивала у Шаманки. Та говорит, мои ощущения
