Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша

Правда, этот план слышали не все, но на обеде было все-таки большинство ребят. Так что даже если кто-то и будет не согласен, то им придется подчиниться, навьючить на себя рюкзак и топать в некую даль за походной романтикой.

На послеполдничный концерт никто из родителей второго отряда не остался. Даже дружная компания родственников Кузина и Аникиной уехали. Но родичей малышни хватило на то, чтобы занять и все места в зале, и даже часть проходов. Зал был битком, чтобы всем хватало чем дышать, распахнули окна. А чтобы сидячих мест стало побольше, принесли все стулья и даже притащили пару уличных скамеек. Правда, все равно не хватило, так что мы, как самые старшие, заняли места на камчатке. Кто-то сидел на приступочке, кто-то стоял.

Мамонов после встречи с мамой был мрачен. Шарабарина, наоборот — даже более весела, чем обычно. Вместо клетчатой рубашки она теперь была одета в белую блузку с кружевными воланами, видимо, мама привезла обновку. Правда, джинсовые шорты ни на что другое она не заменила.

Колонки загудели, потом из них раздалась бравурная мелодия. Что-то очень знакомое, даже какие-то слова в голове всплывали. Про детство, верных друзей и лето. Потом на сцену вышел Игорь. Хм... Странно, он же вроде не вожатый? Попросили по старой памяти, как балагура и заводилу?

Он вытянул за шнурок микрофон и попытался что-то в него сказать. Из колонок раздался визг и шипение. Игорь нахмурился и вопросительно посмотрел за кулисы. Оттуда крикнули что-то неразборчивое, и он снова попытался что-то сказать. Колонки взвыли. Передние ряды заткнули уши. Тогда Игорь набрал в грудь воздуха и громко спросил.

— А так меня хорошо слышно?

— Да! — отозвался зал.

— Тогда забирайте микрофон, мы справимся и без него!

Из-за кулис выскочил суетливый мужичок в шортах и белой майке, стыдливо помахал залу рукой, забрал микрофон у Игоря и скрылся. А бывший вожатый продолжил теперь уже своим голосом.

— Добрый день, дорогие родители! Здравствуйте, ребята! Как нас сегодня много, это же хорошо, верно?

— Да... — нестройно отозвался зал.

— А? Не слышу, что так тихо говорим? Спим еще после тихого часа или объелись конфет? Это же хорошо, что нас с вами много?

— Да! — грянул зал.

И начался концерт, перемежающийся выступлениями вожатых разных отрядов и Марины Климовны. Вожатые хвастались успехами своих питомцев, обещали, что скоро ребята будут еще сильнее, еще быстрее и еще смышленее. Потом выходили очередные дарования и показывали свои таланты.

Я смотрел на порхающую по сцене балерину, и краем уха слушал разговоры за спиной.

— ...Зайкину из четвертого отряда родители забрали...

— Мне батя удочку привез...

— А Верхолазова видел кто-нибудь?

— Да ты что, он только после ужина вернется, как всегда!

— Ой, подумаешь, воображала... Джинсы болгарские, было бы чем хвастаться...

— Ммм... А это какие духи? Польские? Нет?

На сцену снова вышел Игорь и стал вытаскивать особо упирающихся родителей поучаствовать в каком-то конкурсе.

Игорь Снегов, значит.

Не похож ты на брата моей мамы, вот что. Что же все-таки между ними всеми произошло? Я напряг память так, что у меня заломило виски. Смотрел на Игоря, который раздавал двум тетенькам в бесформенных летних платьях и дяденькам с пузиками поверх ремней какие-то веревочки и шарики. Снова мысленно увидел его в малиновом пиджаке и с золотой цепью. Получается, он в начале девяностых неплохо поднялся, раз выглядел, как типичный «новый русский»?

Почему-то вспомнился еще один эпизод с каких-то семейных посиделок тех же лет. Взрослые выпивали и болтали о своем. Вспоминали общих знакомых. И мама еще про кого-то сказала, что он, мол, теперь стал птицей другого полета. Что, мол, он снег на чукотке может продавать... И еще какая-то шуточка была, над которой все смеялись. «Продам вагон красной икры, намазанной на состав с хлебом». Почему-то я решил, что это про Игоря. Того Игоря.

А перед глазами все время маячил этот Игорь. Он отпустил несчастных родителей со сцены и разразился длинной и наверняка смешной историей из жизни лагеря. Во всяком случае, хлопали ему довольно дружно.

Потом его сменила стайка девчонок с танцем гавайских папуасок. Они были одеты в юбки из травы и пышные венки из нее же. А на шеях — длинные гирлянды из бумажных цветов.

— Крамской, эй, Крамской! — кто-то из девчонок ткнул меня в спину. — А с кем это был твой батя? Это твоя сестра?

— Не, — мотнул головой я. — Это его невеста.

— Молодая какая мачеха! А мама где?

— На курорте, — ответил я.

— А, они в разводе... — разочарованно раздалось за спиной. — Моя бабушка говорит, что это плохо, что сейчас все так много разводятся. Я вот никогда не разведусь!

Ну да, так и будет, конечно, девочка.

Пионерское шоу близилось к завершению. Все участники выстроились у дальней стенки, публика хлопала. То ли от восторга, то ли от радости, что скоро можно будет покинуть тесный зал.

— Надеюсь, друзья, вам понравился концерт! Лично я в восторге от множества талантов. Надеюсь, еще не раз увидеть ваши лица в нашем замечательном лагере «Дружных»!

Игорь дернул за свисающую сверху веревку. Очевидно, по задумке наверху должно было перевернуться ведро и осыпать ведущего каскадом блесток или каких-нибудь цветных конфетти. Но что-то пошло явно не так. Вместо невесомых блестящих или разноцветных штучек сверху хлынул поток грязной воды. Будто кто-то подсуетился и подменил ведро на поломойное.

В наступившей тишине раздался одинокий девичий смешок. Я быстро оглянулся, но не понял, кто именно из девчонок хихикал — Коровина или Шарабарина.

— Конец представления настал, как холодный душ с ясного неба, — наигранно веселым голосом сказал Игорь. В зале снова захлопали, засмеялись, а кто-то уже начал пробираться к выходу.

Я снова оглянулся и встретился взглядом с Ирой Шарабариной. Вид она имела совершенно невинный, как и стоящая рядом с ней лучшая подруга Коровина.

До ужина все родители разъехались — кто-то своим ходом, до станции электрички от лагеря было полчаса пешего хода, а кого-то организованно погрузили в автобус. Верхолазов не обманул ожиданий и вернулся уже после ужина. После визита родителей в лагере стало ощутимо больше мусора — пионеры всех возрастов поглощали привезенные конфеты.

Почему-то на вечерней линейке никто даже не упомянул «дело о ведре грязной воды». Может быть, потому что Игорь не был никем из официальных лиц, может быть, решили, что так и было задумано изначально, а может еще по какой причине. Впрочем, это совсем не значит, что возмутителей спокойствия не будут искать. Потому что в неофициальных кругах этот номер обсуждали много и активно. Особенно во втором отряде. Никто, правда, не спешил признаваться, что это он забрался на верхотуру с ведром уборщицы. Зато активно передразнивали ошарашенное лицо бывшего вожатого.

Я был почти уверен, что к этому приложила руку Шарабарина. Но у нее железное алиби — когда зал готовили к представлению, половина лагеря видела, что она сидит на скамейке со своей мамой.

Я забрался под одеяло и снова попытался вспомнить что-нибудь про Игоря или своих родителей. Но вспомнил про конфеты. Наверное потому что половина палаты шуршали фантиками. Я тоже полез в тумбочку, запустил руку в пакет, выхватил первую попавшуюся, развернул и сунул в рот. Карамелька, нда...

Уснул я быстро, приторный вкус твердой как камень конфеты все еще не растворился на языке. А я уже снова парил над двором, где жила моя бывшая жена. Из-за кустов вынырнула тонкая девичья фигурка и торопливо пошагала к подъезду. Фонарь над которым опять не работал. Но не успела. В лицо ей ударил яркий свет фонариков от нескольких телефонов.

— Кто это тут у нас домой к мамочке торопится, а? — растягивая буквы сказала одна из выступивших из темноты фигур.

Глава 24

Я проснулся от собственного крика. В темной палате была тишина. Луч уличного фонаря косой полосой высвечивал лицо Мамонова. В окно бился жирненьким тельцем ночной мотылек. Сверчок сверчал. Дверь в комнату приоткрыта.