Сачлы (Книга 1) - Сулейман Рагимов

— Нет, нет, не ходите! — умоляюще сказала Рухсара, в отчаянии протягивая к следователю руки. — Да, кофточка порвана, но я не знаю никакого Абиша!

Алияр раскатился ехидным смешком.

— Оставим на время вопрос об Абише в стороне!.. Вы, гражданка Алиева, безусловно, виновны в лживых показаниях, вы хотели направить следствие на неверный путь, вы пытались обмануть представителя государственной прокуратуры… Вас следовало бы арестовать, но я отдам вас на поруки, если кто, конечно, согласится поручиться за столь лживое, коварное существо! добавил он, кривляясь.

Вдруг стоявший у дверей милиционер Хосров сказал:

— Готов взять баджи на поруки! Алияр разгневанно посмотрел на него.

— Занимаемая тобою должность не дает тебе такого права, к сожалению, сердито сказал он, видя, что Хосров нисколько его не боится. — Вы обязаны преступников привлекать к наказанию, а не выпускать их на свободу!

Хосров недавно демобилизовался из Красной Армии и снова поступил в милицию, где работал прежде.

— У меня есть гражданские права, — решительно возразил он. — А кто преступник, еще надо доказать! Весь город любит Рухсару-ханум, верит ей, люди толкаются, чуть не дерутся, чтобы попасть на прием к ней, а не к этой жирной распутнице Гюлейше! И, по мне, следует наказать того, кто порвал кофту, а не того, кто защищал свою честь.

— Прошу осторожно выбирать выражения! — окрысился Алияр, чувствуя, что следствие дает перекос в нежелательную сторону. — Абиш получил свое! Но если бы эта не давала повода… Как говорится: если телка не мигнет, бык веревку не порвет. Меня возьмет на поруки Афруз-баджи, — сказала Рухсара.

— Кто-о-о? — Глаза Алияра округлились от изумления, лысина покраснела. Супруга товарища Мадата?

— Да.

— Не думаю! Сомневаюсь! Никогда не поверю!

— А вы проверьте, — смело предложил Хосров.

— Тебя не спрашивают! — рявкнул Алияр, откинувшись на спинку стула. Товарищ милиционер, вы свободны… И, рывком схватив телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой Мадата Таптыгова. — Афруз-баджи? Привет, привет; привет, это я, следователь Алияр… Как ваше здоровье, баджи? Как здоровье вашей очаровательной дочурки? Рад, очень рад! Вот какое дело, Афруз-баджи, известная вам Рухсара, она же Сачлы, привлекается нами к судебной ответственности за кое-какие безнравственные делишки. Что? Клевета?.. Никакая это не клевета, баджи, ее вина полностью доказана. Ах, вы не верите? Это я участник преступления? Ну, знаете, баджи, если бы не мое уважение к товарищу Мадату… Что? Вы сами поедете в Баку и разоблачите наши жульнические махинации?

Рухсара чувствовала себя так, будто висит над бездонной пропастью на тонюсенькой, с волосок, нитке…

— Вы мне приказываете немедленно выпустить Рухсару на свободу? — в полнейшей растерянности бормотал Алияр, а лысина его алела все жарче. Позвольте, но это превышение власти!..

Сомневаюсь, что товарищ Мадат одобрит ваше поведение. Ах, вам наплевать на это? Вы разорвете на куски любого, кто осмелится обижать Сачлы? Хор-ро-шо, мы учтем это, учтем…_ И осторожно повесил трубку, словно боялся, что она превратится в гранату и в любой момент взорвется.

— Обвиняемая, вы можете идти домой! — великодушно провозгласил Алияр. Завтра мы оформим поручительство почтенной Афруз-баджи… Идите и никогда в жизни не лгите! Лишь правдой, лишь откровенностью вы смоете грехи со своей души! — Он был уверен, что имеет право преподавать Рухсаре правила добронравия. — Да помните, что у нас надлежит женщине вести себя добропорядочно, не как в большом городе, где никто тебя в лицо-то не упомнит.

… Через полчаса у входа в чайхану Алияр столкнулся с Тель-Аскером. Лицо телефониста было темное, словно опаленное пламенем костра.

— Мне Али-Иса рассказал все! — Аскер выделил ударением слово "все". — Ты знаешь, кто изорвал кофточку?

— Нет, не знаю, — буркнул следователь, пряча глаза.

— Зато я теперь знаю… Субханвердизаде! Мне об этом сказал Кеса, в котором наконец-то пробудилась совесть. И если вы, аферисты, не оставите бедняжку Сачлы в покое, то я поеду в Баку, в Центральный Комитет партии.

"Афруз-баджи собирается в Баку, Тель-Аскер тоже хочет лететь… Пора переводиться в другой район", — подумал Алияр.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Тоненькая свеча догорала, узкий лепесток золотистого огня то вздрагивал, трепетал, то опадал. Окрашенные в зеленый цвет стены комнаты тускло, угрюмо поблескивали. За дверью в длинном, обычно гулком коридоре царила гнетущая, способная довести человека до исступления тишина. И ночь, темная, глухая, тоже погрузилась в глубокое мертвенное молчание. Пронзительный горный ветер, насыщенный стужей снеговых вершин, заунывно посвистывал в ветвях кипарисов.

Шелковистые волосы Рухсары растрепались, в беспорядке падали на ее бледное, без кровинки, лицо. От зеленых стен на щеки девушки ложились тоже зеленые, мутно-грязные тени. Всегда ясные, кроткие глаза Рухсары сейчас распухли, покраснели. Она неотрывно смотрела на свой же стоявший на комоде портрет, словно прощалась навеки сама с собою. На портрете была изображена веселая, с доброй улыбкой девушка, и Рухсара глядела на нее теперь как бы со стороны, издалека.

Слова следователя, словно коршуны, терзали ее душу, и душа кровоточила. Рухсара знала, что она чиста, что ее оклеветали злодеи, но девушка не находила в себе сил защищаться, — стыд мешал… Ей легче было б умереть, чем поведать кому-либо о покушениях на ее честь Субханвердизаде. Тоскливым взглядом Рухсара искала Ризвана, безмолвно взывала о помощи, но жених был далеко-далеко…

Долго просидела девушка неподвижно, будто оледенев, выплакала все слезы и вдруг поднялась, взяла в углу бутылку из-под керосина.

В полутемном коридоре ей встретилась Гюлейша, будто поджидала или сторожила, и Рухсара опрометью метнулась обратно в комнату, закрылась на ключ. Но вот прошелестели как-то злорадно шаги, и девушка снова выглянула. Ее тюремщица ушла. Рухсара быстро перебежала двор больницы; ее пошатывало, словно после тяжелой болезни. В амбаре, к счастью, еще сидел Али-Иса, щелкал костяшками счетов, приводил в порядок ведомости. Завхозу что-то не нравились эти вызовы к следователю, очные ставки, он предпочитал спокойную размеренную жизнь, когда и поживиться можно казенным достоянием, и никого не задевать. Али-Иса чуял, что Сачлы невиновна, и справедливо решил: "Надо быть начеку, за лжесвидетельство-то не похвалят. А тут еще какая-нибудь случайная ревизия!.." Он даже временно отказался от приписок и подчисток в счетах и, подобно Алияру, мечтал о переходе на другую работу.

— Чего тебе? — грубо спросил он Рухсару, не отрывая глаз от ведомости.

— Керосин весь вышел.

— Вообще-то нужна резолюция заведующего здравотделом, — начал брюзжать завхоз, но спохватился и сказал мирным тоном: — Да ладно, где у тебя бутылка?

Он спустился в подвал и налил керосину, забрызгавшись. Конечно, на любой сиделке и даже на Гюлейше он сорвал бы злость за эти керосиновые пятна на пиджаке, а Рухсаре и слова не сказал — бутылку обернул бумагой.

— Эх, дева, дева, уезжала бы ты домой! — вздохнул Али-Иса. — Не прижилась, уезжай подобру-поздорову.

— Спасибо! — слабым голоском сказала Рухсара.

Теперь лампа, залитая до краев керосином, горела ярко, и в комнате повеселело. Рухсара сидела у стола и то ли дремала, то ли заново переживала страшные события нынешнего дня: Затем она взяла из альбома семейную фотографию. Нанагыз, карапуз Аслан, курносые сестренки Ситара и Мехпара и она, Рухсара, только что окончившая медшколу, сияли словно одной умиротворенной улыбкой, соединявшей прочными узами их судьбы. Это была семья. Родное гнездо. И вот вылетела, когда наступил жизненный срок, старшая птаха из гнезда, и сразу же ее закогтил коршун. Почему же так случилось?.. Слезы хлынули из очей Рухсары, она уткнулась лицом в подушки и забилась в рыданиях. Ей нужно было поскорее вернуться в свое гнездо, пока еще не перебиты крылья, и она знала, что не осмелится предстать перед матерью такой, запятнанной клеветою.

Минуту спустя Рухсара поднялась, заглянула в зеркало и в ужасе отпрянула: на нее из серебристой глубины смотрела иссиня-зеленая — краше в гроб кладут девушке с потухшим взором.

Да, пора принять окончательное и бесповоротное решение. Рухсара протянула руки к своим шелковистым косам, из-за которых ее прозвали Сачлы, которые причинили ей столько страданий. Измученная, затравленная девушка на миг поверила, что во всем повинны эти дивные, с густым блеском косы.

Рухсару ослепил гнев на свои же косы, и она, ничего не сознавая, ни о чем не думая, порывисто схватила с комода ножницы, угрюмо поблескивающие, словно узкий кинжал. Она крепко накрепко зажмурилась, будто перед прыжком с утеса в бурное море, и поднесла ножницы к косам.