Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А он сидел на краю кровати и смотрел на меня. Задумчиво и так странно… Не читаемо. Словно прикидывал, с чего бы ему начать. И я только сейчас поняла, что он в одних трусах! Что он такой, каким я видела его с Инной в ванной! И я ведь уже так делала вечером! А повторить всегда легче, чем сделать впервые! Поэтому не дожидаясь, каких-либо действий от него, я протянула руку и потрогала тугие, округлые мускулы на мужском плече. Горячий и гладкий, упругий и… его рука напряглась, раздувая и делая каменным бицепс под моими пальцами. Надо же как! Я попыталась обхватить его одной ладонью — но это было совершенно невозможно! Удивленно взглянула в лицо. Марк улыбался.
И мне показалось, что этой улыбкой он как бы дает мне разрешение трогать его, одобряет мою смелость! А это было… приятно. И мне хотелось еще…
Усевшись в Маришкиной кровати, я поняла, что нахожусь совсем вплотную к Марку, так близко, что могу разглядеть черные крапинки на радужках его карих глаз. А в голове пульсом бьется: "Потрогай его еще! Коснись его кожи, поправь упавшую на лоб челку!" Вот откуда у меня такие мысли?
— Потрогай меня. Смотри, какой я хороший! — вдруг говорит Марк.
И пока я удивляюсь тому, как у него получилось залезть в мою голову, большая ладонь захватывает мою ладошку и кладет себе на щеку! Короткая щетина едва покалывает ладонь — щекотно… Но при этом волнительно как-то, и немного стыдно от странного и совершенно неуместного сейчас ощущения того, как неожиданно напряглись соски, как обычно тонкая и мягкая, сейчас ткань моей майки раздражает их, делает больно. С чего бы вдруг так? Ведь мне не холодно…
Я веду ладонью по его шее, оглаживаю плечо, и когда спускаюсь к груди, понимаю, что, как это ни удивительно, но мои собственные непонятные ощущения и прикосновения к Марку взаимосвязаны! Как иначе объяснить тот факт, что в поросли темных курчавых волос на мужской груди виднеются такие же напряженные, как и у меня, превратившиеся в маленькие горошинки, соски?
Удивленная своим открытием, не могу удержаться — подушечкой среднего пальца легко касаюсь тугой вершинки и тут же одергиваю руку, пораженная его неожиданным тихим стоном! Быстрый взгляд в его лицо дает понять, что Марку либо нравятся мои прикосновения… либо причиняют боль — его глаза зажмурены, а на лбу, между сдвинутых к переносице бровей, образовались маленькие вертикальные складочки, зубы сжаты, челюсти напряжены…
Чтобы решиться на новое прикосновение к нему, у меня точно ушли бы годы! Но Марк, по-видимому, все же получал какое-то удовольствие, раз поймал мою ладонь и вернул обратно! А потом, положив сверху свою большую горячую, так и вел моей рукою по своему боку, по животу… И я с пересохшими от волнения губами восторженно следила за тем, как мои пальцы очерчивают те самые мышцы, те самые кубики на его прессе, которые я тогда рассмотрела в ванной!
И я вовсе не хочу об этом думать! Совершенно не желаю! Но когда чего-то сильно не хочешь, именно это и случается! В голове появляется предательская мысль о том, ЧТО еще я видела в ванной. О том, ЧТО Инна держала во рту! И, о Боже! Глаза невольно спускаются ниже, туда, куда, влекомая Марком, неудержимо приближается моя собственная рука!
Под тонкой тканью мужских трусов, плотно облегающих узкие бедра, я вижу большую выпуклость. И напускная смелость вмиг испарается, оставляя меня один на один с извечными страхами, и я готова бежать, куда глаза глядят, куда угодно! Дергаюсь, пытаясь обогнуть Марка и спрыгнуть с кровати, больше всего боясь сейчас, что он попытается удержать, поймать! Потому что если он это сделает, я обязательно заору на весь дом!
51 глава. Катя
Только он не ловит. Не хватает руками, хотя я и успеваю заметить, как его крупное сильное тело подается ко мне! Но когда я уже спрыгиваю с кровати на пол, в спину мне доносится хрипловато-насмешливое:
— Беги-беги, трусиха! Довела до белого каления, а теперь в кусты! А мне что прикажешь делать? Дрочить, как сопливый пацан?
Я резко разворачиваюсь, ошарашенная его неожиданной наглостью и пошлостью фразы. И хочу сказать, что "он сам такой", и что "пусть делает, что хочет", а губы неожиданно произносят совершенно иное:
— Это как так…? — решиться и повторить вслед за Марком некрасивое слово, я не могу. Но он понимает — выразительно поднимает вверх бровь и говорит:
— Хм, показать тебе?
Вдоль моего позвоночника от одного этого предложения пробегает табун неприятных мурашек, заставляя встать дыбом короткие волоски на шее и руках! Я не совсем дура — я понимаю, что означает это слово, хотя никогда не видела самого процесса. И никогда бы не захотела смотреть на это… Но ведь это же Марк! И, как это ни странно, мне неожиданно становится любопытно…
Так и не дождавшись от меня ответа, он медленно, показывая всем своим видом, что не тронет, встает, отходит чуть в сторону, поворачивается ко мне и, просунув большие пальцы рук под резинку трусов, медленно стягивает их с себя.
А когда выпрямляется, отбросив в сторону комок ткани, я перестаю дышать, стою, открыв рот от странной смеси ужаса, удивления и… восхищения.
Думала ли я когда-нибудь, что буду искренне считать красивым мужское тело? Думала ли, что смогу открыто и без особой паники разглядывать тот самый мужской орган, который… А-а-а, нет, Катюша, ты переоценила свои возможности! Ты никогда не сможешь дать ему то, что нужно каждому мужику! Ты не сможешь — Алёна была права! Потому что спустя пятнадцать лет, ты отлично помнишь, ЧТО ОНИ делали с тобой! Ты помнишь, как, совершенно не заботясь от твоих ощущениях, тебя использовали, как резиновую куклу, как кусали грудь, оставляя кровоподтеки, как рвали плоть…
Я всё помню, и не хочу смотреть на него больше! И хочу отвернуться! Но именно в этот момент
