Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова

выгнулась так сильно, что он едва удержался рядом. А потом, как безумная, металась по постели, не понимая, чего хочу — чтобы убрал руку или продолжал эту невыносимую пытку!

Я не знаю, отчего мой серый мир взорвался, рассыпая перед глазами разноцветные искры. То ли от уверенных движений чутких мужских пальцев, кружащих по моей плоти. То ли от ощущения трущегося об его кожу соска. То ли от неразборчивого шепота на ухо. И мне казалось, что я не теряла сознания, только на какое-то время выпала из жизни… а когда пришла в себя, рыдающая в голос у него на груди, чувствовала только нежные руки, беспрерывно гладящие, обнимающие, оберегающие… любящие руки…

54 глава. Катя

Я была рада, когда он заснул. Мне нужно было серьезно подумать. А еще лучше было бы, если бы удалось выбраться из крепких объятий, которые не разжимались даже когда Марк спал и посидеть подальше от него в тишине и, желательно, полной темноте. И вовсе не потому, что мне рядом с ним было плохо! Совершенно не поэтому. Просто думать связно не получалось, прижимаясь спиной и ягодицами к крепкому горячему мужскому телу, переплетаясь ногами, в обхвате его рук. Меня сводил с ума его запах и к нему не получалось привыкнуть — легкий поворот головы и я снова ощущула его! Меня сводила с ума горячая кожа на его руке — и я снова и снова поглаживала ее кончиками пальцев. Меня сводило с ума ощущение его силы, его мощи — сзади словно бетонной плитой привалило, не пошевелишься, не оттолкнешь! Но разве я хотела оттолкнуть? Разве теперь я могла оттолкнуть?

Я думала, что вдали от него смогу мыслить связно. И в какой-то момент, когда на свое имя, произнесенное мною шепотом он никак не отреагировал, приподняв тяжелую руку, я все-таки выбралась на свободу! Закуталась в собственный халат и уселась по своей извечной привычке на подоконник. Только и в окно не смотрелось тоже! Я то и дело поворачивала голову и проверяла — не проснулся ли, не смотрит ли на меня! С замиранием сердца вглядывалась в темноту. И не сразу поняла, что мне хочется… чтобы он проснулся!

Я пыталась анализировать, понять и решить для себя, что же все-таки произошло сегодня, но мысли крутились около Марка, над Марком, вокруг него… Я попыталась себя заставить пойти в его комнату и лечь спать там. Но даже сама мысль об этом отчего-то была мне неприятна. Поэтому, посидев с полчаса, ни до чего не додумавшись, а только отморозив себе босые ноги, тихонечко подошла к кровати и попыталась очень осторожно заползти с краю под одеяло. Только поднять руку Марка и устроиться на свое прежнее место смелости не хватило — так и улеглась кое-как лишь бы не упасть.

Когда он начал крутиться на узкой кровати, вообще испугалась и готова была убежать обратно к окну. Но Марк отвернулся к стене лицом и снова затих. Немного подумав, с тяжелым вздохом, прижалась к его спине, уткнулась носом в лопатку и тихонечко обняла рукой за талию. И если бы не бессовестные мысли о том, что он совершенно… просто абсолютно голый, заснула бы в ту же секунду! А так еще какое-то время лежала, думая о том, что мне впервые хочется касаться кого-то, что я впервые не просто терплю чужие прикосновения, а получаю от них удовольствие!

И как ни старалась не зареветь снова, слезы сами бежали из глаз… И я не заметила, как заснула.

Виктор Антонович Радулов никому ничего о Катенькином позоре не сказал, хоть она и была уверена, что, принеся в карету, тут же поднимет шум, жандармов вызовет и устроит скандал. Только он завернул ее в полуразорванное платье, укутал поверх него в пушистое покрывало, сорванное со страшной кровати, и отнес в карету. Но и усадив в неё, не оставил одну — довез до дома, шепча слова утешения, поглаживая по голове. Потом очень тихо, стараясь не разбудить слуг, так же на руках, внес сонную от пережитого, измученную слезами Катю в ее комнату. А потом сидел рядом, на её девичьей постели, успокаивал, держал за руку, пока она не уснула. Когда домой вернулись перепуганные Малейкины, которых о том, что Катя уехала, предупредил по просьбе Радулова слуга хозеяв, он, здраво рассудив, что Федор Игнатьевич всё-таки должен знать, что произошло, что подобное скрыть не получится, все им рассказал.

Как такового скандала устраивать не стали — все-таки была затронута Катина честь. Но Малейкин имел серьезную беседу с хозяином дома, в котором проходил бал, и его сыном. Катенька не вникала в результат этой беседы и всячески старалась избегать разговоров о том, что тогда произошло.

Постепенно воспоминания стали блекнуть, подробности забылись, а чувство страха исчезло — все-таки она была спасена и самое плохое не случилось! А когда она вернулась к учебе, лишнего времени на размышления и страдания не стало.

И только одно заставляло порой задуматься Катю. Те слова, что говорил ей в карете по пути домой человек, спасший не только ее честь, но и, возможно, жизнь. Все забывалось, а слова эти помнились так четко и ясно, словно сказаны были не два месяца назад, а вот буквально только что!

"Я понимаю, что, наверное, стар для вас, Катенька. Пятнадцать лет — это вам не шутки! Я понимаю, что предложить вам что-то большее, что-то, чего не дал ваш отец, не могу — я не так уж богат, да и все имеющиеся средства сейчас вложены… в одно дело. И вам, наверное, трудно будет понять мои чувства. Вы были слишком молоды, вы даже не смотрели на меня, когда я приходил к вашему отцу… Зато я смотрел. И понимал, что мои чувства к вам неправильны, неуместны… Но ничего не мог с собой поделать! Вам было всего пятнадцать, когда я впервые увидел… Я ждал, когда подрастете и очень надеялся, что не опоздаю, что какой-нибудь франт не украдет вашего сердца…"

И он не говорил тогда, но Катенька чувствовала, как расстроен он тем, что франт такой нашелся. Девушка чувствовала, как больно этому сильному и смелому человеку из-за того, что она, Катенька Малейкина, оказалась не прекрасным ангелом, как думал он, а легкомысленной девицей, которая ушла наедине с малознакомым мужчиной…

Больше он не приехал. Сначала Катя со стыдом вспоминала тот бал и тот вечер, но потом, потом, когда на деревьях набухли почки, дожди вконец