Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом ей стали сниться сны. Удивительные сны, которые почти не запоминались. К утру в Катиной памяти оставались только упоительные ощущения прикосновений его рук, нежный шепот, легкое дыхание на щеке, едва ощущаемые поцелуи в ее волосы. Она просыпалась, надеясь поймать, ухватить руками… Его. И не могла! И тогда Катя плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы никто не услышал…
… - Мне нужно будет уехать завтра Лидонька, — сказал отец за ужином матери.
Катя безучасно размешивала серебряной ложечкой в маленькой фарфоровой чашечке чай и почти не прислушивалась к разговору родителей.
— Ты к Виктору хочешь съездить? — спросила мать и Катя будто очнулась от сна — встрепенулась, разбуженная звуком Его имени.
— Да, ты же знаешь, что школу он уже отстроил — зимой крышу накрыли, когда морозы немного спадали. Но только два класса сейчас работают. Остальные ещё в ремонте. Он хочет купить парты и другую мебель, с тем и обратился к моему управляющему на фабрику. Он же свою мебельную мануфактуру продал. Но, ты знаешь, моя дорогая, мне бы хотелось… отблагодарить его, — отец запнулся и Катенька, смущенно разглядывавшая скатерть, поняла сразу же, за что…
— Конечно, Феденька, конечно! Поезжай! Виктор Антонович — такой человек замечательный человек, мы так ему обязаны! Так обязаны!
Катенька не смогла сдержаться — подхватилась, роняя серебряную ложечку на пол и выбежала из-за стола. И за ней никто из родных почему-то не побежал…
55 глава. Катя
В день перед отъездом отца Катя не пошла в гимназию. Сказалась больной и целый день до самой темноты ходила взад-вперед по комнате, не зная, чем занять руки. А когда рано утром отец прощался с матерью у ворот, она, в простеньком дорожном наряде совершенно без вещей, выскочила на крыльцо и замерла, не зная, как сказать им… как просить Федора Игнатьевича взять её с собой.
Только он ни о чем спрашивать не стал — лукаво взглянул на маменьку и кивком головы указал дочке на карету. Попрощавшись с маменькой, девушка, сгорая от смущения, уселась к окну, стараясь не смотреть на отца.
Он долго молчал. И когда Катенька расслабилась, когда успела поверить, что расспросов удастся каким-то чудесным образом избежать, вдруг сказал, задумчиво теребя кончик своей бороды:
— Вот и правильно, дочка, вот и правильно…
… Катя была уверена — Гриша зимой рассказывал, — что Радулов живет в городе, но карета спустя полчаса уже тряслась по ухабистой грунтовой дороге. Возница негромно поругивал лошадей, папенька дремал, а Катя со странным волнением, подступающим комом к горлу, смотрела в окно. И едва ли она видела белые барашки облаков, плывущие в необъятной высоте неба. Едва ли замечала она нежно-зеленый пух, тонкий ажур неразличимой ещё глазу молодой зелени на деревьях. Её душа сейчас была соткана из волнения, стыда, ожидания и желания вновь увидеть Его! Она так теребила кружево на белоснежном носовом платке, что к концу пути тонкие нити не выдержали и распустились у одного края! И когда карета проползла по непролазной грязи на длинной улице большого села и остановилась возле нового двухэтажного кирпичного дома с балкончиком над входом, едва нашла в себе силы, чтобы подняться, и на дрожащих ногах выйти наружу.
У крыльца строгал доску старик с длинными седыми усами. Он с веселым прищуром оглядел приезжих:
— Вам барина надобно?
— Да, отец, его родимого! Где бы нам Виктора Антоновича найти? — в тон ему с хитрой улыбкой ответил Малейкин.
— Так знамо где, урок ведет наш барин! Читать детвору учит! — с гордостью, словно о важном, родном человеке, сказал старик.
Катенька не сразу поняла смысл услышанного. Она, конечно, уже знала, что Виктор Антонович строил школы. И эта, новая, хоть и каменная, но отчего-то пахнущая стружкой, была у него не единственной, но чтобы сам детей учить! Да нет, как это возможно! Он же в приказе служит! Он же поместьями владеет! Да и где такое видано, чтобы барин сам крестьянских детей учил?
— Ну, мы тогда, пожалуй, подождем? — не то спросил, не то предупредил отец.
— Дак вам можно и осмотреться здесь! Проходите со двора, там вход для работников школьных, — со знанием дела, с гордостью, сказал старик.
В помещении пахло свежим хлебом. Его знакомый аромат тут же заставил рот наполниться слюной — Катенька не завтракала и даже, кажется, не ужинала вчера.
В широком коридоре на вбитых в беленые стены гвоздях висели какие-то карты. Дощатый пол весело поскрипывал под сапогами. А издалека, из самого конца коридора, звенел детский голосок — сразу понятно было, что ребенок читает стихотворение.
Кате хотелось пойти на звук — заглянуть в класс… Но она не решалась. Испуганно обернулась на отца.
— Иди, милая, я уверен, ничего плохого тут с тобой не случится! — подбодрил Федор Игнатьевич. — Я, пожалуй, наведаюсь на кухню — котлы для столовой сюда аж с самого Урала везли, давно хотел посмотреть на них!
И Катенька пошла, стараясь ступать на носочках, чтобы не мешать чтецу.
— Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…
На последнем слове она остановилась в проеме распахнутой двери и взглянула внутрь класса. У большой, во всю стену, коричневой доски стоял лысый мальчик в черных форменных штанишках и такой же курточке с блестящими медными пуговицами. Повернувшись лицом к классу, он читал стихотворение. За длинными деревянными партами сидели дети, много детей. Катя даже сразу понять не могла, по-скольку человек помещается за каждой. Перед некоторыми из них лежали буквари и они следили за чтецом, водя пальцами по строчкам. Другие просто слушали.
Но стоило ей подойти, большинство детских голов вдруг повернулись, дети зашумели, зашелестели страницами, чтец сбился и тоже повернулся к ней.
— Гриша! — изумленно воскликнула Катя.
Мальчик недоверчиво несколько раз оглядел ее с ног до головы, а потом, неожиданно подпрыгнув на месте, бросился навстречу, в Катины распахнутые объятия!
— Барышня Барышня, как ты здесь? Откуда взялась? — обнимая за юбку, запрокидывая вверх лицо, радостно повторял вновь и вновь он.
— Приехала… — отвечала она.
Катя скорее почувствовала, чем увидела, когда сбоку от двери, из глубины класса, к ней шагнул Он! Потом только взгляд уперся в странную обувь —
