По ту сторону смерти - Эндрю Клейвен

— Да-да, — пробормотала Харпер, посасывая мундштук трубки. — Так ты говоришь, Хьюз каким-то образом завладел той рукописью, а потом отдал ее Джеймсу, который, в свою очередь, сочинил еще один рассказ?

— Нет, нет, нет! — пронзительно заверещала Роуз Понсонби. — Мистер Хьюз сам использовал рукопись. Она легла в основу его дивного рассказа. Ты упоминала его: это «Черная Энни». Именно в этой средневековой истории он черпал вдохновение. Монти только перевел рукопись с латыни. Он хотел опубликовать перевод в «Кембриджском сборнике букинистических редкостей», однако сомнения относительно происхождения рукописи не позволили ему это сделать. И разумеется, он не мог включить перевод в свой «Путеводитель по аббатствам запада и юга Англии». Словом, рукопись так и не увидела свет.

Харпер, сверкая глазами, подалась вперед, рискуя соскользнуть с пуфика.

— Роуз, дорогая моя, а какова дальнейшая судьба рукописи из Белхемского аббатства?

Роуз Понсонби задумчиво вскинула голову:

— Она попала в Британский музей.

— Ага.

— Только боюсь, что в сорок первом году, десятого мая, она была уничтожена. Ты знаешь, эти немецкие бомбардировки… Рукопись постигла та же судьба, что и двести пятьдесят тысяч книг, — она сгорела. Ужасная потеря.

От волнения у Харпер пересохло во рту.

— Н-да, — протянула она. — А что стало с переводом, который сделал Джеймс?

— О, он хранился в библиотеке Королевского Колледжа.

— Но…

— Но его выкрали оттуда… лет двадцать назад.

— Понятно. — Харпер озадаченно потерла ладонью лоб. — То есть, если я правильно понимаю, рукописи Белхемского аббатства больше не существует. Так же как и копии — ни оригинала, ни сделанного Джеймсом перевода.

— Кроме разве вот этого. — С этими словами Роуз Понсонби наклонилась — три кошки одновременно спрыгнули с ее колен на ковер, — извлекла из-под стопки книг большой желтый конверт и протянула его Харпер.

Харпер дрожащей рукой взяла конверт:

— Так это копия перевода Джеймса?

— Ну, не совсем копия, — промолвила Роуз. — Некоторое время назад во время одной из наших бесед я выказала интерес к этой рукописи, и Монти пересказал мне ее содержание. Можешь не сомневаться — я все записала добросовестно.

Харпер скептически покосилась на свою приятельницу:

— Ты хочешь сказать, что записала это со слов духа Монтегю Джеймса?

— О, можешь не беспокоиться, с памятью у него все в порядке. — Роуз Понсонби неопределенно пожала плечами: — К тому же много лет назад, в Королевском Колледже, я видела оригинал — еще до того, как его похитили. Представь себе, Монти изложил содержание абсолютно точно, слово в слово.

Не будь Харпер так возбуждена, она, вероятно, обратила бы внимание на сгущавшиеся над ней тучи. Однако сейчас все ее мысли занимало одно: у нее в руках находилось последнее звено, ключ к разгадке. Во внутреннем кармане плаща лежал заветный перевод — перевод документа, который, по ее мнению, вдохновил авторов «Черной Энни», «Замка алхимика», баллады «Юный Уильям» и, наконец, Рейнхарта. Харпер не сомневалась, что именно этот документ, обнаруженный Яго двадцать лет назад, и толкнул его на поиски триптиха. И вот теперь он был в ее руках. Харпер думала лишь об одном — поскорее добраться до дома и прочесть его.

Ежась от холода, в сопровождении кошачьего кортежа она шла по садовой дорожке, удаляясь от небольшого уютного особняка Роуз Понсонби. Роуз махала ей рукой, стоя на крыльце. Затем кошки разбежались, Роуз исчезла за дверью. Харпер осталась одна.

Надвинув шляпу на лоб, она брела по безлюдной Портобелло-роуд, с одной стороны которой возвышались внушительные особняки, с другой — дома поскромнее. Шагов через десять она вошла в облачко зыбкого света — над головой у нее проплыл фонарь, — затем фигура ее вновь растворилась в вечернем сумраке.

Сзади остановилось такси.

Если бы не возбуждение, Харпер давно бы заметила, что такси следовало за ней от самого дома Роуз Понсонби и затормозило только теперь, когда она остановилась перед забранной стальными жалюзи витриной антикварной лавки.

Краем глаза заметив свет фар, Харпер обернулась и обрадованно махнула рукой.

Такси проехало несколько метров вдоль тротуара и затормозило напротив. Стекло опустилось, но лицо водителя было в тени.

— «Конец Света», — сказала Харпер.

— Именно туда, уважаемая, — ответил водитель.

Харпер настолько погрузилась в собственные мысли, что, когда заподозрила неладное, было уже слишком поздно. Размышляя о полной превратностей истории англо-германского культурного обмена — от нашествия кельтов до бомбардировок Британского музея, — она не заметила, что такси, петляя по проулкам Кенсингтона, все дальше удаляется от ее дома. Когда же она наконец выглянула в окно, то увидела, что машина едет на восток — мимо промелькнула громада Альберт-Холла.

Харпер выпрямилась и посмотрела на латунную табличку, прикрепленную к спинке переднего сиденья. Надпись на табличке гласила:

У Харпер похолодело в груди. Ее охватил такой страх, какого она не испытывала еще никогда. Она подняла голову и увидела перед собой зеркало заднего вида.

Смотревшие на нее глаза водителя сверкали злорадством. В уголках обезображенного шрамом рта играла недобрая ухмылка.

У Харпер перехватило дыхание — это был тот самый верзила, который напал на нее у выхода из паба.

Оконные стекла были задраены, двери — заперты. Положение безвыходное.

6

А неподалеку, по мосту Ватерлоо, в тот момент шагал Ричард Шторм. На душе у него скребли кошки. Вокруг раскинулся город — «Большой дым», «Серая леди», Лондон, — город был так красив, что у Шторма щемило сердце. «Смотри же, смотри!» — думал он. На востоке над сизым маревом плыл сверкающий купол Святого Павла. Стая птиц плела в небе затейливый рисунок танца, словно подчиняясь указаниям невидимого хореографа. На западе открывалась величественная панорама комплекса Парламента — башенки и шпили, пронзая небо, образовывали изысканный силуэт. Мосты, перекинутые через реку: похожие на светлячков огоньки на набережной. Корабли, башни, купола, театры и храмы — все это обрушилось на Шторма, и он шел вперед, словно оглушенный красотой города.

Он хотел бы прожить здесь всю жизнь, но знал, что ему это не суждено. Он мечтал оказаться среди всей этой красоты наедине с Софией, чтобы только мосты и церковные шпили видели, как он целует ее, внимали их сокровенным беседам, но даже в уме не смел рисовать подобные картины — слишком мучительным было сознание неосуществимости мечты. С досады Шторм пнул ногой каменный бордюр тротуара. «Ты свободен! — твердил себе он. — Ты вне игры. Вне жизни и вне желаний. Ты Будда. Ты Хэмфри Богарт из «Касабланки». Парень, который сказал всем: «Гудбай». Ты уже приготовился уйти. И вдруг это…»