В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

Но Колычев его уже не слушал, перехватившись внезапно осенившей его новой мыслью.

— Вот что, Николай. Дуй во взвод, отбери пятерых человек — самых из самых. И — ко мне! Пошлем в ночную за языком.

Махтуров удивленно двинул кустистыми бровями.

— Давай, давай! — поторопил его Павел. — После все объясню.

Махтуров собрался было что-то возразить, но передумал, быстро поднялся и направился к двери.

Одновременно вернулись с позиции взводные. Колычев стал посвящать их в свой план.

— Чует мое сердце, мужики, немчура ночью за своими покойниками похоронную команду пошлет. В этом деле они аккуратисты. Всегда своих убитых с поля боя выносят и хоронят. И на этот раз поползут. На нейтралке десятка полтора их трупов валяется, и среди них один офицер. Вот около него и засаду надо устроить.

Ведищев его замыслом загорелся.

— Это дело, ротный, мы враз обстряпаем. На него немало охотников найдется, если им еще справки об освобождении пообещать… Да я сам первый пойду. Я же разведчик. И люди у меня надежные имеются. Разреши, ротный!

Но Павел его пыл охладил:

— О тебе, Ведищев, речи быть не может. На тебе взвод. Как-нибудь без тебя обойдемся. Только тихо надо. Не выйдет номер — чтобы шито-крыто было. Тобой рисковать не могу.

— Тайну в любом случае не сохранишь: выгорит дело — языка притащим, не выгорит — все равно не утаишь.

— Береженого бог бережет, а не береженого — Сачков стережет. Понял?

— Ладно, заметано. Но все равно зря. Я разведчик.

Посовещавшись, Колычев с Богдановым и двумя взводными, Маштаковым и Ведищевым, выбрались в траншею. Маштаков пошел в свой взвод, а Колычев с Ведищевым, сопровождаемые Богдановым, прошли к ячейке наблюдателя, оборудованной на стыке основной траншеи с боковым ходом сообщения. Наблюдателем в ячейке был казах Имашев, невысокий, щуплый, но жилистый и выносливый боец, знакомец Туманова. Павел помнил его имя — Куангали.

Боец тоже признал командиров. Поспешно отвернул поднятый воротник шинели, замер выжидательно, уступая Колычеву проход в окопчик

— Как немец, Куангали? — приветливо, как к старому знакомому, обратился к нему Павел. — Слышно чего на той стороне?

— Тихо, бякиш-мякиш. Не слыхать… — чуть смущенно отзывается боец. Ему неловко от того, что он не знает и не может сообщить командиру того, что вроде бы должен знать, да вот не знает.

В тесной ячейке втроем не разместиться, и Павел отсылает Имашева в траншею.

— Разомнись там, погрейся. Мы тут без тебя пока понаблюдаем.

Пока Колычев с Ведищевым рассматривают нейтралку, Имашев с Богдановым, присев на корточки друг против друга, разделенные проходом в окопчик, неторопливо перекуривают в рукав, прислушиваются к тому, о чем переговариваются командиры. Имашева вот-вот должны сменить, он ждет смены караула и мыслями уже там, в протопленном блиндаже, с кружкой горячего чая на нарах. Ему кажется, что смена запаздывает. Поглядывая на Богданова, он вдруг вспоминает о приятеле.

— А где Витек? Тимчук? Как они?

— Витек при делах, дежурный по кухне, — под кухней Богданов подразумевает обеспечение ужина для Колычева. — А Тимчука ротный отправил во взвод к Маштакову. Кончилась для него лафа, вместе со всеми теперь в бой ходит.

— А чё там сзади нас копают? Не знаешь?

— Пулеметы нам в спину ставят. Комбат грозился, что всех перестреляют, если завтра кто назад побежит. И первого — ротного, если Маленичи не возьмем.

— Про пулеметы — правда, что ли? — не поверил Имашев.

— А то! Иди, посмотри, — пренебрежительно фыркнув, посоветовал Богданов. — Комбат сказал, что взвод охраны туда поставит.

— Сачкова, что ли?

— Сачкова.

— Я видел, как он в бою на ротного наскакивал. Орал, что всех перестреляет.

— Ты вообще откуда родом?

— Я? Из Караганды.

— Чучмек, значит? Баранов пас…

— Почему баранов? Я на шахте работал, уголек рубал.

— А в штрафной за что попал?

— Мало-мало Ураза-байрам отмечал. Прогулял смену.

— Ты же мусульман. Мусульманам запрещено.

— А я среди русских вырос. У меня все друзья русские.

— По-русски без акцента шпаришь. Не подумаешь даже, что чучмек

— А что значит чучмек?

— У нас так всех азиатов зовут. Чучмеки бестолковые…

Помолчали.

Из темноты доносится приближающийся дробный топот ног по траншее. Это командир отделения Огарев ведет группу бойцов на смену наблюдателям и боевому охранению. Среди них Дробязко, Новиков и рецидивист Басмач — Карнюшкин. Все из отделения Имашева.

— Что случилось? Заснул, что ли? — обеспокоенно спрашивает Огарев, подсаживаясь к Имашеву. Грохотов его не предупреждал, что ротный в траншее с проверкой находится, и он недоумевает, подозревая неладное со своим бойцом.

— Нет.

— А что там ротный делает?

— Мертвяков фрицевских считают. Про офицера ихнего что-то говорили. Кажись, разведку за языком послать хотят.

Огарев быстро смотрит на Богданова.

— Ты в курсе?

— Офицер там лежит. Ротный думает, что за ним ночью обязательно приползут. Засаду хочет устроить.

— А кто в поиск за языком поползет? — встрепенулся Дробязко. — За это ведь освобождение полагается.

— За добровольцами в первый взвод послали.

— Я тоже доброволец. Хочу за языком.

— Остынь, хохол! — останавливает Дробязко Новиков. — Разведчик из тебя… Ты чё? Твое дело цинки Литвяку подтаскивать. Не смеши, а!

— Меня ротный знает. Я пойду!

— Иди, иди! У хохлов голова до обеда только работает…

— Тимчук говорил — Сачок бузу затеял! — вдруг припомнил Дробязко. — На ротного накапал. Будто мы бока отлеживали, а он нас нарочно в атаку не поднимал. Сам командовать хочет.

— Тима один раз в бой сходил, с перепугу еще не отошел. Штаны на ветер просушить вынес, парашу пустил!

— Сачков, Сачков! — подлил масла в огонь Богданов. — Потому комбат против нас пулеметы и выставляет.

— Командир из него… Пистолетом только махать… Ротный с первого дня воюет, толк знает.

— Не нарвался он на Штыря или Кныша. Они на него давно зуб точат. Отмахался бы уже!…

— Ша-а, братва. Кончай базар, — будто защищаясь от удара, выставляет перед собой растопыренные пятерни уголовник Карнюшкин. — Вы чё — по особистам соскучились? Я видел — не видел, слышать — не слышал. Мне они ни к чему. Я помочиться на этот момент отстал. А вы как хотите.

Огарев, спохватившись, гасит не на шутку разыгравшиеся страсти, командует бойцам подъем. На смену Имашеву остается Дробязко.

Когда дверь от грубого толчка распахнулась и в блиндаж с шумом ввалилась группа бойцов с оружием в руках, Павел с Грохотовым и связными как раз заканчивали позднюю вечернюю трапезу. За столом произошла немая сцена. Трое из пяти бойцов были блатняками из ближайшего окружения Сашки Ростовского, включая его самого, собственной персоной выступавшего впереди Махтурова. Такие вот добровольцы в поиск за языком.

Молча выматерившись про себя от досады, Павел уставился вопрошающим взглядом в непроницаемое лицо Махтурова.

— Ты кого привел?

— Добровольцы.

— На ту сторону, что ли? Я сказал — самых надежных!

— Ну.

— Чего ну? Драпанут, и след простынет.

Махтуров, потемнев, выдавил желваки на скулах.

— Эти не драпанут. Если хочешь — сам с ними пойду.

— С каких пор ты к ним верой проникся? — Закусив удила, Павел уже не думал и не заботился о том, что не пристало ему выяснять отношения с подчиненным командиром на глазах у бойцов. Какая-то чуждая неосознанная сила подмывала его на резкость и грубое слово. Наверно, это страдало его ущемленное самолюбие. Не ожидал он такого подвоха от Махтурова.

— Не гони пургу, ротный! — выступил вперед Ростовский. — Ты нас в бою видел? Мы первыми в окопы к фрицам ворвались и пулемет вместе с Махтурычем закидали. Я двух гитлерюг в траншее завалил. Махтурыч знает.

— Штрафник Краев, — поднимаясь из-за стола и надвигаясь на солдата с недвусмысленным угрожающим видом, потребовал Павел. — Сначала доложите как положено о цели прибытия, а когда разрешу — разговор вести будете.

В блиндаже все притихли, почувствовав назревающий скандал. Павел услышал, как за спиной, швырнув в сердцах ложку, двинул, поднимаясь, стулом и пошагал в дальний конец Грохотов.

Краев, не дрогнув, выдерживает напор Колычева, тянет замедленно, с усилием руку к ушанке, но, подстегнутый требовательным взглядом, подтягивается, добавляет руке четкости.

— Гражданин ротный, штрафник Краев прибыл для выполнения боевого задания по взятию языка.

Павел берет себя в руки. Чем, собственно, не устраивает его Краев с дружками? В самом деле думает, что побегут к немцам? Чепуха. Это он зря, по вздору. Ни к каким немцам урки не побегут.