Очередь - Михаил Однобибл

Овражек, несмотря на хмурость и погребную стужу, дарил мелкие радости. Хозяева выходивших к овражку усадеб сталкивали в него все ненужное. Кроме откровенного хлама, крошева старой штукатурки или голых безногих кукол, прожженных кислотой из опрокинутого аккумулятора, кидали и такие обломки городской роскоши, которые за городом нашли бы применение: гнутые ржавые гвозди, болты и гайки с рваной резьбой, аптечные пузырьки с крышками, пустые консервные банки. Учетчик вспомнил, как Рыморь поднял в лесу вместительную жестянку из-под томата, отмыл ее и всю зиму носил с собой: огонь под тонким дном моментально растапливал снег. Теперь в стылые рассветные часы, пока город спал, а неспящие прислушивались к спящим, учетчик разводил на дне оврага крохотный костерок и готовил похлебку. В консервной банке он сварил выросший на корневой гнили деревьев пучок зимних опят. Да, не зря бригадир Рыморь как-то заметил, что дешевизна и доступность унизили консервную банку, а до эпохи жести чудесная утварь с тонкими жаропрочными стенками бережно передавалась бы от бригадира бригадиру по наследству, как священная реликвия, ее утрата была бы невосполнима.

Среди брошеных вещей учетчик нашел обрывок мягкого портновского метра и бережно убрал в карман. Полустертые деления сохранились от 26 см до 78 см, это давало сплошных полметра, что удобно при сложении замеров большой длины. Учетчик сам себе подивился. Неужели он исподволь возобновил сбор учетного инструмента? Неужели надеялся вновь стать учетчиком, а не только вернуться за город, кем угодно, лишь бы вернуться?

Самой ценной находкой стал обломок ножа, ржавый, но крепкий. Удивительно, что город им пренебрег. От стального лезвия остался целый мизинец, наборная плексигласовая ручка удобно легла в ладонь. Конечно, менее пестрая рукоять была бы практичнее, но и за эту следовало сказать спасибо городской расточительности. Когда дул ветер, шуршала жухлая трава, скрипели мертвые ветви, учетчик точил обломок о шершавый скол гранитного надгробья, непонятно какими судьбами и для какой надобности занесенного в овражек с кладбища.

Таким ветреным солнечным днем учетчик заметил на приовражной дороге повозку. Старая понурая кобыла тянула медленно. Попутный ветер пылью из-под колес застилал дорогу лошади и мужичку, вяло державшему вожжи. Его единственной пассажирке скучно было смотреть на пыль, она уселась в задке телеги, свесила ноги через борт и облокотилась на жесткий дорожный чемоданчик. Видимо, путь предстоял долгий, она запаслась терпением и задумчиво озирала остающийся позади город. Конечно, не очень-то удобно было ехать в тряской телеге по разбитой дороге. Переменяя позу, путница запрокинула голову и взмахом подняла и опустила руки. Подставляла она солнцу лицо, посылала прощальный привет знакомым местам перед разлукой, или просто захотела расправить мышцы, но по движению, исполненному неизъяснимой грации, учетчик ее узнал. Их знакомство оборвалось так внезапно, они не собирались расставаться, поэтому можно было надеяться, что она ждала новой встречи. В эту же секунду учетчик понял, что и сам подспудно искал ее после освобождения из подвала. А кому еще он мог довериться в городе!

Учетчик помчался наперерез повозке. Он мог бы не бежать, треща ветками и царапаясь о колючки высокой расторопши. Лошадь плелась шагом. Но уж слишком он взволновался. И когда ухватился за борт телеги рядом с пассажиркой, долго шел не в силах сказать слово. Хотя пассажирка тоже молчала, хотя мешковатое платье и застиранный головной платок старили ее, учетчик не ошибся. В телеге ехала Рима, его подвальная приятельница и опекунша. В платке, повязанном под глаза, как у загородных сезонниц на полевых работах во время суховеев, она казалась учетчику еще милее, чем в чудные моменты прошлого, когда в обтягивающем трико вставала на цыпочки и с невинно-лукавым видом опускала голову, чтобы в следующий миг наперекор всем городским установлениям ринуться в цокольную скважину и пронырнуть подвал. Сейчас Рима не собиралась идти пешком, ехала в повозке босая.

Учетчик весело отсалютовал девушке, стараясь непринужденностью скрыть ликование. Ростом учетчик был вровень с повозкой, чуть ниже борта, поэтому сидящий впереди возчик, даже если бы оглянулся, не мог видеть приблудившегося попутчика. Это было удобно. Зато совсем неудобно было разговаривать с Римой, вывернув голову вверх, не видя дороги под ногами и спотыкаясь. Девушка бесстрастно покачивалась в телеге, за ней в выцветшем небе осени висели башни кучевых облаков. Рима не ответила на приветствие учетчика, не обратила на него внимания и невозмутимо глядела вдаль. Однако он не мог ждать, пока она снизойдет до общения с ним. Тихий проулок мог вывернуть на людную улицу, в перекрестье случайных взглядов. «После неожиданной разлуки и встреча бывает нежданной», – сказал учетчик и коснулся колена Римы. Однако она убрала ноги, будто его прикосновение могло замарать, и неприязненно сказала: «Ты кто?» Ах, ну, разумеется, от простуды и долгой немоты в стылом овражке его голос осип, на запыленное лицо в эту минуту, когда он меньше всего нуждался в маскараде, опускались мятые поля старой шляпы. Учетчик сорвал ее и швырнул в пыль. «Я учетчик бригады Рыморя, твой сосед в подвальной очереди», – проговорил он, волнение душило его.

«Учетчик?» – небрежно протянула Рима. Она упрямо смотрела ввысь. И только оттого, что дорога предстояла долгая, лошадь шла медленно, делать было нечего, а докучный прохожий не отставал, девушка нехотя заговорила: «Действительно, знала я одного бывшего учетчика и бывшего соседа. Тот был боец с редким самообладанием, так отклонял удары, что его противники разили друг друга. Он был выше очереди, не радовался победам над ней и примеривал костюм служащего, готовясь вступить в более тонкую и почетную борьбу. Меня упрекали в том, что я испытывала чувство к тому учетчику. А разве можно было не испытывать! Разве можно не поддаться обаянию идущего на бой в одиночку с таким врагом! К несчастью, непредвиденные непреодолимые обстоятельства нас разлучили. Говорят, он спутался со швеей. Его выжили из подвала, а затем и из очереди. Он опустился на самое дно города, в тину уличных канав. Я не верила, что с тем учетчиком возможны подобные превращения, но, судя по виду этого учетчика, мне говорили правду. Глядя на эту чумазую физиономию, лишний раз убеждаешься, что никто не может путаться со швеей безнаказанно. Вот к чему ведет общение с изменниками очереди!» – «Но в логово швеи меня завели, говоря твоим языком, непредвиденные неодолимые обстоятельства, о них мои хулители, я уверен, умалчивают, – возразил учетчик, стук и скрип переваливающейся на ямах телеги сначала мешал ему слушать Риму, а теперь мешал говорить. – Прошу, давай не будем начинать с чужих слов и старых распрей нашу новую встречу. Иначе как счастливым случаем ее не назовешь. Возможно, она награда за нелепое расставание в самый неподходящий момент. До этой минуты я не имел даже возможности поблагодарить тебя за ботинки, которые ты с такой милой и неожиданной в твоем возрасте обязательностью передала в подвал. Конечно, теперь ботинки поизносились, они не те, что были, когда я распаковал твою посылку, но жаль их бить, идя пешком за телегой, которая едет в попутном направлении и продолжит ехать со мной точно так же, как без меня». – «Ах, учетчик, зря ты оправдываешься и хочешь казаться любезным! – ожесточенно сказала Рима, она и не подумала пригласить его в телегу. – Я помню тебя представительным мужчиной, которого не стыдно послать на переговоры со служащими. А в кого ты превратился! Ты хоть в лужу на себя смотрел? И пахнет от тебя потом и горьким дымом. После череды твоих чудовищных падений и моих разочарований я заговорила с тобой только потому, что это наша последняя встреча, а не потому, что ты способен меня в чем-то разубедить».

В эту минуту дорога, переломившись на взгорке, пошла под уклон. Телега сама покатилась вперед и вытолкнула кобылу из дремы, она ускорила шаг. Учетчик вынужден был рысить следом, он вцепился в доску кузова над головой, но, стоило ему запнуться, он бы не удержался. И, хотя Рима уже оставила без внимания его просьбу, он попробовал еще раз: «Нам было бы проще говорить, если бы ты пригласила меня сесть рядом. Я устал, и путь неблизкий. А еще лучше нам лечь на дно телеги голова к голове, подальше от посторонних глаз, поближе друг к другу, как в ту счастливую минуту, когда я впервые увидел над собой твое заботливое лицо. Тогда только вольного неба недоставало. С тех пор я на многое взглянул по-новому с высоты, а вернее, из глубины городского опыта. Должен признать, в подвальных потемках я тебя недооценил. Ты самая удивительная, жертвенная, чистая девушка из всех, кого я знал». Однако Рима лишь горько и упрямо качала головой на задыхающиеся увещевания: «Напрасно бередишь душу, учетчик. Не обманут меня сладкие слова. Даже если ты сейчас говоришь искренне, это ведь не ты говоришь, а дух очереди через тебя. Не мной ты очарован, а моим положением. Давно известно, что никто не вызывает такого ужаса и любопытства, как очередник, осужденный на бессрочную высылку из города, в промежутке между вынесением приговора и приведением его в исполнение. Будь на моем месте любая замухрышка, хоть швея, и в ней открылись бы бездонные глуби и прелести перед отправкой в неведомую даль, в такие места изоляции от общества, откуда нет возврата. Я-то думаю, секрет стороннего жадного любопытства в чувстве удовольствия: это не твой последний путь по городу, не тебя везут в райотдел и дальше на этап. Все непричастные испытывают облегчение и превозносят горемыку до небес. Жертве напоследок подрисовывают черты совершенства, щедрость проявляется особенно охотно, когда ничего не стоит. Ты не нов и не оригинален в похвалах мне. Сегодня утром дворничихины сотрапезники проводили меня из ворот с самыми добрыми напутствиями и уверениями, что лучше меня нет. А начались восторги накануне, когда служащие вскладчину устроили шумное застолье в мою честь. Председательствовала на пиру, конечно же, судья, приговорившая меня к бессрочной ссылке. Она щедрее всех рассыпалась в комплиментах, чаще поднимала один и тот же прощальный тост за легкий этап, ей полнее наливали бокал, сейчас она беспробудно спит на дне телеге, но может проснуться от жажды, конюх уже укладывал ее, когда она пыталась встать, так что посадить тебя к ней в кузов не удастся. Не знаю, куда ты сейчас направляешься, но со мной, воровкой, тебе точно не по пути. Тебя и на порог райотдела права, где формируются этапы, не пустят. Поэтому не трать зря силы, прощай. Не быть мне твоей загородной девушкой, а тебе моим городским парнем!»