Позывные Зурбагана - Валентина Мухина-Петринская

В этот вечер Марина была у нас. Я угостил ее вкусными пончиками собственного изготовления (научился у Алеши).

Утром мы с Мариной отнесли заявление в загс и теперь с азартом строили планы на будущее.

Мама, красивая, элегантная, молодая, не без грусти смотрела на нас.

Все-таки я не пойму, где вы собираетесь работать? — спросила мама.

— Марина — в НИИ «Проблемы Севера», генетиком в отделе Христины Даль, а я хочу написать серию картин о Забайкалье.

— Но это не оплачивается, насколько мне известно. Конечно, мы всегда согласны тебе помочь материально, но при твоей гордыне…

— Понимаю, мама, тебя беспокоит мой денежный заработок. Конечно, над этой серией я могу работать и два, и три года. Ни на чьем иждивении я жить не собираюсь. Могу работать художником в театре, учителем рисования, дизайнером.

В тот вечер мы еще не знали, что ректорат института добьется мне заказа на серию картин о Байкале.

Марина с тревогой смотрела на меня, ей очень хотелось сказать: «Подумаешь, в случае чего проживем на мою зарплату», но она не посмела. С детства я привык читать ее мысли по глазам как по книге.

— Андрей, — спросила Марина, — а где та запись на кассете — «Позывные Зурбагана»? Я давно ее не слушала.

— Она в секретере. Вот.

— Поставь, пожалуйста.

Я поставил кассету, включил магнитофон и сел возле мамы. Марина стояла у магнитофона, хрупкая, тоненькая, с огромными синими, необычайно светлыми глазами, как у ее матери и дяди.

Вот она эта потрясающая мелодия… Одна музыкальная фраза и так много вместила в себя: щемящую грусть, ликование радости, торжественность и торжество. Воистину Байкал Священный.

Мы долго молчали.

— О чем ты думаешь? — тихо спросила Марина.

— О своем родном отце… Пора упаковывать картины, утром отравлять на выставку.

Я положил их на письменный стол, взял одну из них, это была «Река Ыйдыга». Подошла мама. Нагнулась и прочла подпись в углу картины: А. Болдырев-Никольский. Она пристально посмотрела на меня и перевела взгляд на другие картины.

— Так! — произнесла она гневно, — значит, ты теперь Никольский. Взял его фамилию.

— Отцу это было бы приятно, — смущенно ответил я. Мама задохнулась от негодования, но больше ничего не сказала.

Мы с Мариной быстро упаковали холсты и вышли на балкон. Было прохладно. Я сбегал за маминой шалью и укутал Марину. Мы стояли обнявшись и смотрели на спокойную Москву-реку. На черной глади отражались звезды, изредка плыли какие-то баржи, катера.

По набережной с шуршанием пробегали автомобили. Шум города доносился все тише, ночью Москва затихала. Как я люблю Москву, мой родной город, горячо и преданно.

Но отчего же позывные Зурбагана звучат для меня так громко, так призывно, не давая покоя моей душе.