Жизнь и приключение в тайге - Владимир Арсеньев

Ожидался ход рыбы. Орочи беспокоились. Весенний ход кеты был очень слабый и, на несчастье, совпал еще с большой водой. Некоторые орочи поймали не более 7-10 рыб, другие ни одной. Горбуши шло много, но так как на заготовку для зимы она не годится, и сушка ее на огне требует много хлопот и времени, орочи ловили ее мало. Естественно, что осенний ход кеты теперь для них был вопросом чрезвычайно важным. В случае новой неудачи, их ожидала серьезная голодовка. Юкола (илакитали-намихта) для орочей то же самое, что для русских хлеб. Без юколы ороч будет терпеть такую же голодовку, как и русский пахарь, если год будет неурожайный. Ороч рыбой кормится сам со своей семьей, ею же он кормит и своих собак. Известно, что эти орочи часто переезжают с одного места на другое и на вопросы о причине такого перекочевывания всегда отвечают одно и тоже: «рыбы мало»! Наконец, и самые селения и стойбища их располагаются всегда в таких местах реки, около таких проток и заводей, где много идет кеты и где легко ее можно ловить сетями и колоть острогой с лодки.

Глядя на все это, невольно напрашивается вопрос: что было бы с этим краем, если б не было здесь рыбы? Орочи, эти немногочисленные представители тунгусской семьи, не жили бы здесь вовсе, и большая часть Уссурийского края, все почти побережье моря, а равно и бассейны[137] рек Хора, Бикина, Хунгари и Анюя были бы такими же лесными пустынями, какой в настоящее время является центральная часть хребта Сихотэ-Алинь.

«Наша шибко боится, — говорили орочи Хуту-Дата, — рыба нет, чего наша кушай? Какой люди деньги есть, мука, рис, покупай — ничего! Какой люди деньги нет, соболя поймай, не могу — пропади! Собака скоро кончай!» Наш разговор перешел на тему о соболях. Как и везде, около инородцев живут скупщики этой ценной пушнины: в южной части побережья китайцы, к северу от реки Нахтоху и коло Императорской Гавани — русские. Основав свои фактории там и сям и выделив от себя небольшие отделения на соседние реки, они хозяйничают там произвольно и без всякого контроля. Правда, по высокой цене, но все же они снабжают инородцев и оружием и патронами, запасами продовольствия и прочими предметами первой необходимости. Система и приемы в этих случаях обычные. Они стараются вести дело так, чтобы ороч непременно залез в долги. Раз это достигнуто — ороч его работник, и вся пушнина переходит уже в руки кредитора по цене, какая ему покажется подходящей. Все орочи с реки Тумнина получают все необходимое у г-на Клок, поселившегося в селении Дата близ моря; все инородцы Императорской Гавани, Копи и даже Ботчи находятся в ведении Марцинкевича; южнее от Нимми до реки Нахтоху и весь район Самарги близ мыса Золотого захватил скупщик Степанов, прибывший туда года четыре тому назад из г. Владивостока. Наши собеседники не жаловались ни на Клока, ни на Марцинкевича, но говорили, что цена на все очень высокая. Принимая во внимание трудность доставки грузов на реку Тумнин (правильные пароходные рейсы между Владивостоком и Императорской Гаванью установились только в последнее время) нельзя сказать, чтобы цены были безобразны. Сами орочи дали следующие цифры:

Один пуд муки… 3–4 руб. Одна плитка чаю 50–70 коп.

Один пуд рису… 3 р. 50 к. Пачка спичек… 25 коп.

Один пуд соли… — Один пуд маньчжурского табаку… 15 руб.

Один фунт сахару..30–35 коп. Кусок дрели в 35 аршин 12 руб.

Другое дело оружие и патроны. Эти вещи продаются инородцам по цене в два, в три и даже в четыре раза превосходящей магазинную. Объяснить это очень просто: сами скупщики соболей, если не имеют разрешительных документов на покупку оружия и огнестрельных припасов, все же покупают то и другое в тех же магазинах, но по цене значительно больше той, какую они заплатили бы, если бы имели разрешительные на то от полиции свидетельства, так что и в этом случае орочские деньги переходят не только в руки русских соболевщиков, но и в карманы хозяев и приказчиков различных лавок и магазинов.

Все орочи единогласно хвалили смотрителя маяка Св. Николая, Майдона. В случае нужды, они постоянно обращаются именно к нему, и он всегда помогает им, дешево уступая все то, что дорого стоит у Клока и Марцинкевича. Осенью прошлого, 1907 г., ввиду ожидаемой зимней голодовки областное управление из Владивостока препроводило Майдону 200 пудов муки, 100 пудов рису, два места чаю, 20 пудов сахару и т. д. с просьбой помочь инородцам в трудную минуту. Зато сколько у них жалоб к русским рабочим лесной концессии и к русским переселенцам, появившимся в Императорской Гавани в 1908 г. Наши колонисты не хотят признавать в инородцах людей, имеющих больше права на жизнь в Уссурийском крае, чем русские. Ни инородцы наши, ни крестьяне переселенцы совершенно не были подготовлены к этому вопросу. Вот почему встреча их была не дружественной, а скорее враждебной. Теснимые переселенцами на каждом шагу, орочи оставляют родные, веками насиженные ими места и все дальше и дальше уходят в горы. Еще в худшем положении очутились южноуссурийские тазы (ассимилированные китайцами те же орочи), которые волею судеб на несчастье свое стали оседлыми, и без клочка земли, удобной для хлебопашества, они теперь более существовать уже не могут. Только опытный глаз исследователя или старожила подметит в костюме таза или в домашней обстановке его такую мелочь, которая легко ускользнет от неопытного новичка чиновника, только что приехавшего из Европейской России. Что же остается тогда сказать про какого-нибудь невежественного переселенца? Помню как то раз (это было на р. Санхобэ в 1907 году) я хотел убедить крестьян в том, что они обижают не китайцев, а орочей. Переселенцы (бывшие рабочие, состоявшие ранее на службе у лесопромышленника Гляссера) замахали руками и не хотели меня слушать.

С другой стороны, и китайцы, пользуясь этой двойственностью, постараются называть себя «тазами», лишь бы остаться на месте и не быть изгнанными из Приамурского края. И легко может статься, что бывший ороч должен будет уступить место русскому переселенцу, тогда как чистокровный китаец будет благодушествовать на правах инородца-таза только потому, что ловко сумел «втереть очки» новичку чиновнику. Есть еще и другой вопрос: везде около этих тазов (и даже около орочей — «кяка» на реках Такэма, Кусуне, Нахтоху и др.) поселились китайцы — кто в качестве компаньона, кто в качестве работника, советника или даже просто в качестве жильца. Впоследствии, когда задолжавшийся «таза» не может уплатить своему сожителю денег за муку, опий, ханшин и чумизу, последний становится полновластным хозяином, а туземец — простым рабочим. Не только дом и пашня, но и жена должника и вся семья его переходит в руки кредитора. Китайцы иногда и просто силой отбирают женщин от инородцев. От такого брака китайцев с «тазками» получаются так называемые «джачубай», то есть кровосмешанные. Является вопрос: как считать этих джачубай? Должны ли они быть наделены землей наравне с прочими инородцами? Китайцы, когда скопят достаточно денег, уезжают к себе на родину и, конечно, семью свою бросают здесь, в Уссурийском крае, так как там, в Китае, у них есть законная, первая семья. Вместе с тем и выселить куда-нибудь джачубай тоже не представляется возможным. Теперь, если таза похож на китайца, что же можно сказать про джачубай? Они еще дальше отстоят от орочей, и потому ошибки еще более возможны. Разобраться в этом вопросе нелегко. Не полицейские власти, не пристава, не урядники, а лишь старые опытные переселенческие чиновники, вроде Рубинского, могут лучше всего установить, кто китаец, кто таза, кто джачубай, кто из них должен получить землю, кто должен оставить ее и передать прибывающим русским переселенцам [138] и кто должен быть выселен за пределы Российской империи.