Жизнь и приключение в тайге - Владимир Арсеньев

Устья реки Хуту не видно с Тумнина. Последний, как и все вообще реки Уссурийского края, по сторонам главного русла своего образует целый лабиринт больших и малых проток.

Руководимые опытной рукой орочей, лодки наши быстро неслись из протоки в протоку[135], берега быстро мелькали мимо, и дивные картины, как в калейдоскопе, непрерывно сменялись одна за другою.

Было около полудня. Тяжелые массы кучево-дождевых облаков теснились на крайнем западном горизонте. Яркое солнце горячими лучами своими заливало и реку, и берега, и лес, и прибрежные кустарники. В воздухе стояла удивительная тишина. Вода в реке казалась неподвижной, гладкой и блестела, как зеркало. Несколько длинноносых куликов стояли на песке у самой воды. Наше присутствие нисколько их не пугало, несмотря на то что лодки прошли очень близко. Белая, как первый утренний снег, одинокая чайка мелькала в воздухе. Медленно и тяжело махая своими неуклюжими крыльями, поднялась испуганная цапля и, пролетев немного вдоль реки, снова опустилась в болото… а лодки наши, увлекаемые течением, незаметно неслись все далее и далее, протоки становились необъятнее, шире и походили на озеро. Но вот и сам Тумнин. Анюйские орочи называют его Томди, приморские — Тум-ни. К последнему названию русские прибавили окончание «н». Большая величественная река спокойно несла свои темные воды к морю. Левый берег — нагорный, скалистый, правый — равнинный, низменный, темный. Небольшие островки, густо заросшие лесом, как-то особенно красиво гармонируют со спокойной гладью реки. Художники-пейзажисты нашли бы здесь неистощимый материал для своих произведений.

Мы отдыхали, упиваясь и наслаждаясь красотой природы: широкий водный простор и даль, открывающаяся в ту и другую стороны, после двухмесячного тяжелого путешествия по лесу давали утомленному глазу отдых и вызывали нервную дремоту.

Проехав версты две-три по Тумнину, мы снова свернули в крайний правый приток его. Скоро за поворотом реки стали видны орочские домики и балаганы с бесконечными вереницами стеллажей, стоек и загородей из жердей, приспособленных для сушки рыбы. Несколько оморочек сновало по воде в разных направлениях: это орочские дети забавлялись на лодках. Веселые крики и смех оглашали воздух. Мальчики с острогами в руках приучались колоть рыбу. Самые маленькие стояли на берегу; в лохмотьях, полуодетые, они, стоя по колено в грязи, что-то доставали из воды. Завидев нас, дети оставили все свои занятия и, разинув рты, с любопытством и недоумением смотрели на наши лодки. Через несколько минут мы подъехали и к самому селению. Женщины, а за ними и несколько мужчин, вышли на берег и некоторое время, так же как и дети их, смотрели на нас молча и равнодушно, а затем вдруг как бы сговорившись, все сразу пошли к нам навстречу. «Ну, здравствуй!» — говорит каждый из них, протягивая свою загорелую, мозолистую, сухую руку. Пока разгружались лодки и все имущество вносилось в помещения, я стал осматривать деревушку.

Селение Хуту-Дата (что значит устье Хуту) расположено по обе стороны протоки и состоит из семи небольших деревянных домиков и из восьми берестяных балаганов. Орочские домики имеют вид русских построек, но сколочены плохо, небрежно; как дома, так и балаганы стоят без всякого порядка, где попало, где владельцу это казалось удобнее. Несколько в стороне, ближе к лесу, амбары — это типичные орочские постройки с остроконечными или полукруглыми крышами, крытые еловой корой или берестой. Амбары ставятся всегда на столбах, чтобы собаки и крысы не могли в них забраться. Тут орочи держат и муку, и рыбу, и рис, и шкуры зверей, пушнину, дорогую одежду и все, что у них есть более или менее ценного. Множество худотелых собак, опустив головы и высунув изо рта длинные языки свои, бродило по берегу, выискивая себе добычу. Более ценные собаки были на привязи. Тучи мошкары, как серый туман, вились над ними. Стараясь укрыться от гнуса, собаки выкопали себе глубокие, длинные ямы в земле и залезли в них так, что только хвост да зад видны наружу. От укусов мошкары и от пыли у них гноятся глаза. Они постоянно лапами трут себе морду, отчего вокруг глаз вся шерсть вылезла и от этого сами собаки имеют какой-то странный, смешной вид. Несколько старых дырявых лодок валялось на берегу.

Скоро все в селении Хуту-Дата приняло свой обычный вид. Люди ушли в дома и балаганы, собаки забились в ямы еще глубже и только с реки попрежнему неслись детский смех и крики. Глядя на этих 5-8-летних ребятишек, невольно изумляешься их искусству, с каким они уже теперь, в малом возрасте, владеют острогой и оморочкой. Если бы наш ребенок очутился бы в лодке посредине реки, наши матери в испуге потеряли бы голову и не знали бы, что делать; а здесь орочки спокойно покуривают свои трубки, не обращая никакого внимания на забавляющихся детей, разве только изредка какая-нибудь из них, выйдя из балагана, крикнет своему мальчику, чтоб он съездил за чем-нибудь на другую сторону реки к орочу родственнику или соседу. Несколько торных троп мимо амбаров вело к лесу. По одной из этих тропинок шла маленькая девочка лет семи и на спине своей несла большую связку хвороста, значительно превосходящую размерами ее самое. Так с малых лет орочские дети приучаются к труду и к той деятельности, которые их ожидают впоследствии, когда они станут взрослыми. Мы пошли к старшине. Внутренность орочского жилища такова: в углу стоит железная печь; с обеих сторон у стен деревянные нары, на которых в беспорядке лежат постель, одежда и куча всякого хлама. Простая скамейка и стол, покрытый черной размалеванной клеенчатой скатертью, поставленные к окну два табурета, дешевая висячая лампа, две-три фотографические карточки неизвестных лиц, повешенные на стенах без всякой симметрии, сундучки, коробки, лук, стрелы, ружья, зверовые шкуры дополняют убранство помещения. Пол и потолок сколочены плохо — много щелей. Множество слепней и мух ползало по окнам и с жужжанием билось в стекла.

Как только мы вошли, на стол был подан медный чайник, толстого стекла граненые стаканы, глиняные белые блюдца, тоненькие металлические чайные ложки, сахар, белый хлеб, купленный у русских, и банка консервированного молока. Орочи тихо сидели в стороне и молча смотрели на нас, ожидая, когда кончим мы чаепитие. Все орочи, живущие по реке Тумнину и в окрестностях Императорской Гавани, хорошо говорят по-русски. Некоторые говорят чисто и очень хорошо. Мы разговорились [136].

Ожидался ход рыбы. Орочи беспокоились. Весенний ход кеты был очень слабый и, на несчастье, совпал еще с большой водой. Некоторые орочи поймали не более 7-10 рыб, другие ни одной. Горбуши шло много, но так как на заготовку для зимы она не годится, и сушка ее на огне требует много хлопот и времени, орочи ловили ее мало. Естественно, что осенний ход кеты теперь для них был вопросом чрезвычайно важным. В случае новой неудачи, их ожидала серьезная голодовка. Юкола (илакитали-намихта) для орочей то же самое, что для русских хлеб. Без юколы ороч будет терпеть такую же голодовку, как и русский пахарь, если год будет неурожайный. Ороч рыбой кормится сам со своей семьей, ею же он кормит и своих собак. Известно, что эти орочи часто переезжают с одного места на другое и на вопросы о причине такого перекочевывания всегда отвечают одно и тоже: «рыбы мало»! Наконец, и самые селения и стойбища их располагаются всегда в таких местах реки, около таких проток и заводей, где много идет кеты и где легко ее можно ловить сетями и колоть острогой с лодки.