Среда обитания - Сергей Высоцкий

— Михаил Игнатьевич? — насторожился подполковник. — Михаил Игнатьевич... — Это имя ему было знакомо. — А фамилию его не помните?

Баланин покачал головой:

— Нет. Прямо напасть какая-то! Нету памяти у меня на фамилии. Имена всю жисть помню, а фамилия для меня ровно пустой звук.

— Застанем мы эту Марусю, если сейчас подъедем?

— Ее в любое время застанешь. Вроде меня калека. Хромоножка. Весь день на огороде торчит.

Фамилия Марусиного дачника была Новорусский.

— Интересный дед Прохор Савельич, — рассказывал Новицкий, когда они возвращались в Ленинград. — На вид-то совсем простяга, а умница. Льва Николаевича Толстого всего прочитал. И ведь с чего начал? Со статей. Я, Игорь Васильевич, честно признаюсь, больше двух страниц толстовских богоискательств прочесть не могу. А старик одолел. Потом и за прозу взялся. Он сам-то верующий. И решил проверить, в чем у Льва Николаевича с верой разлад вышел...

Корнилов вполуха слушал Новицкого, а сам думал о Новорусском. Что это? Простое совпадение? В клиентах у Барабанщикова состоял, «Волгу» имеет, к Прохору Савельичу в церковь наведывался, иконами поинтересоваться. Правда, два года назад. Ну и что? Он вполне мог хаусмайору рассказать об этих иконках. Не специально наводить, а так, между прочим. Помянул как-нибудь в разговоре, а хаусмайор намотал себе на ус. Потом бы Аристарху Антоновичу втридорога сбагрил. «Это все мелочи, мелочи, — останавливал себя подполковник. — Настоящий преступник никогда часто не мелькает, не засвечивается. Да и потом человек все-таки заметный, управляющий трестом. Чего у него общего с этим жульем? Общее-то, пожалуй, есть, — остановил себя Игорь Васильевич, — доставала общий, темная личность, спекулянт. Коготок увяз...»

... — У него дома в шкафу довоенное собрание сочинений Толстого стоит, все девяносто томов. Представляешь? — Николай Николаевич осекся и с укором сказал: — Да ты никак спишь, милиционер? А я распинаюсь...

— Не сплю, Николай Николаевич, — улыбнулся Корнилов. — Слушаю тебя внимательно.

— Слушаешь! — недовольно проворчал Новицкий. — Я тебе про такого интересного старикана рассказываю, а ты... Спит, окаянный. Ну о чем я сейчас говорил?

— Про Толстого.

— Про какого Толстого? Про Льва, Федора, Алексея Николаевича или Алексея Константиновича?

— Про Константиновича, — схитрил Корнилов.

— Ладно, суду все ясно; зуб золотой, сапоги «Джимм» — два года! Продолжай спать.

— Это откуда ты про сапоги «Джимм» знаешь?

— Тебе не понять! Ты никогда шпаной не был.

— А ты был?

— Был. Василеостровским шпаненком. А стал знаменитым художником.

Встречаясь друг с другом, они любили вот так попикироваться, поддразнить друг друга, скрывая за этим грубоватым поддразниванием искреннюю теплоту отношений.

— Честно говоря, я Алексея Константиновича больше всех из Толстых люблю, — сказал Новицкий. — Понимаю, Лев Николаевич — титан, глыба, но чувству не прикажешь... Алексею же Константиновичу я одного только простить не могу — как это он написал про Россию: «Страна у нас богатая, порядку только нет»?

— Что, разве неправильно?

— В том-то и дело, что неправильно! Ведь не об этом порядке в летописи шла речь! — серьезно сказал Новицкий. — Когда князь Гостомысл умер, порядка в наследовании не было. Сыновей у него не было! Вот и обратились к славянским князьям с острова Рюген, которые были женаты на Гостомысловых дочках, — приходите княжить, страна у нас богатая, а наследовать престол некому. А вы, дескать, Гостомыслу родня, раз на его дочерях женаты. Интересно?

— Интересно, — согласился подполковник. — Это ты сам придумал или прочитал где?

— Прочитал. Ты что ж думаешь, я только холсты мажу да водку пью?

Корнилов знал, что Новицкий пил мало. Ссылался на язву, но Игорь Васильевич подозревал, что это просто удобный повод лишний раз отказаться от выпивки. Он и сам при случае ссылался на больные почки.

— Ты, кстати, этюды собирался писать, — спросил он.

— Я портрет Баланина сделал. Пастелью. Ему и подарил. Характерный дед. Я к нему на неделю скоро приеду.

«Эх, — подумал Игорь Васильевич, — счастливый человек. Понравилось ему у старика, приедет на неделю. Рыбу половит, этюдами займется. Да и грибы, наверное, пошли. А мне — утречком к девяти, а когда домой, никто не знает. — И он снова подумал о Новорусском: — Жаль, что я не видел его. Трудно рассуждать о действиях человека, ни разу не посмотрев ему в глаза. Как только это сделать потактичнее?»

— Игорь Васильевич, а как зовут этого горе-коллекционера икон? — спросил вдруг Новицкий.

— Аристарх Антонович Платонов.

— Аристарх, Аристарх... — задумчиво повторил Новицкий. — Редкое имя. И красивое. Я знаю несколько серьезных коллекционеров, но про Аристарха не слыхал. И что, у него хорошая коллекция?

— Иконами вся квартира увешана, а хорошая или нет — какой я ценитель!

— Это ты брось! Каждый человек с мало-мальски развитым художественным вкусом отличит подделку от произведения искусства.

— И милиционер? — хитро усмехнулся Игорь Васильевич, но художник не заметил его усмешки и сказал серьезно:

— В вашем министерстве даже студия художественная есть. Я года три назад на выставке побывал — очень неплохие работы видел. Молодцы милиционеры. — Он задумался на мгновение и тут же, словно вспомнив о давно мучившем его вопросе, спросил:

— Послушай, Игорь Васильевич, а как же так получается — этот Аристарх, ценитель прекрасного — и вдруг в чужой дом залез?

— Об этом тебя бы следовало спросить.

— Нет, правда. Кажется, взаимоисключающие начала: тяга к прекрасному и безнравственные поступки?!

— Если бы знать, на чем основана эта тяга к прекрасному, — задумчиво сказал подполковник. — А то ведь и так бывает — один гонится за модой — его тщеславие одолело, другой решил, что так удобнее свои капиталы прирастить, третий вообще «коллекционирует» все, что плохо лежит. А еще скажу я тебе, Николай Николаевич, ты только не осуждай меня за примитивизм, эстетическое развитие не может восполнить пробелы в нравственном воспитании. А у нас часто пытаются одно другим подменить. Художественная самодеятельность, кружки по интересам. Каких только студий для молодежи не организуют и считают, что этого достаточно, чтобы выросли хорошие, честные люди. Нет, дорогой товарищ художник. Этого мало. Помнишь автомобильное дело? Один из участников шайки был мастер спорта. А девица... — как ее звали?! — Он на секунду задумался. — Лаврова! Помогала фальшивые документы готовить. А в свободное время пела в ансамбле.

— Это ж капля в море! Единицы!

— Я и не говорю, что таких людей много. Но есть! Несколько лет назад обокрали музыкальный магазин в пригороде. Так ворами оказались подростки из самодеятельного джаза при Доме культуры. — Корнилов покосился на Николая Николаевича и спросил: — Что молчишь? Не нравится тебе моя доморощенная теория? Ну вот. И начальству моему не нравится. Говорят, что я недооцениваю роль эстетического воспитания в формировании коммунистической нравственности. А откуда возьмется эта нравственность, если парня дома не воспитали? С самого раннего детства. Если он в школе слышит одно, а дома другое. А еще хуже — когда слышит одно, а видит другое. Отец ему говорит — воровать нельзя, а сам по вечерам собирает цветной телевизор из ворованных деталей. — Он в сердцах хлопнул кулаком по колену. — Ладно! Разговорился я.

— Да уж, редкий случай, — засмеялся Новицкий. — Из тебя обычно слова клещами не вытянешь. Значит, по-твоему, этого Аристарха в детстве плохо воспитывали?

— Все сложнее, все сложнее, — сказал Корнилов, отрешенно вглядываясь в раскинувшееся вдоль дороги поле с голубой каймою леса на горизонте. Два трактора пахали землю. В огороде у одинокого домика девочка в красном платье жгла картофельную ботву. Неожиданно подполковник повернулся к Новицкому. — Знаешь, мне о человеке много говорят детали. Не слова, не характеристики. Не лицо, хотя я считаю, что в теории Ломброзо много верного. А вот незначительная деталь может вдруг открыть самое сокровенное в человеке. Самое характерное, самое глубинное. Особенно, если человек в это время наедине сам с собой. Возьмем того же Платонова. Мне наш инспектор рассказал. Когда Аристарх залез в дом к Барабанщикову, снял со стены и положил в «дипломат» иконы, то огляделся, открыл бар, выпил стакан коньяка. Лежали в баре сигареты американские. Он и эти сигареты взял. Есть за этим характер?

— Да уж, — покачал головой Новицкий. — Большой эстет товарищ Аристарх.

Остальную дорогу до города они ехали, не проронив ни слова.

У хаусмайора Барабанщикова была обширная клиентура. Уже два дня сотрудники Корнилова занимались разговорами, а список все разрастался и разрастался. В нем красовались фамилии нескольких актеров, поэта-сатирика, директора Дворца культуры, инженеров. В поле зрения милиции попали бармен из интуристской гостиницы и заведующий секцией большой аптеки. С ними предстоял еще особый разговор — подполковник считал, что именно через этих людей Олег Анатольевич доставал для своих клиентов импортные сигареты, джин, виски и дефицитные лекарства. Многие из «подопечных» хаусмайора имели автомашины, несколько человек — «Волги». По разрешению прокурора, осторожно, чтобы не обидеть владельцев, инспекция ГАИ проверила отпечатки протекторов этих «Волг». Ни один не совпал с парголовскими. Да и никто из владельцев этих автомашин не вызывал особого подозрения. Проверку провели только затем, чтобы, по выражению Семена Бугаева, «закрыть тему», не беспокоить людей еще раз. Но до сих пор сотрудники уголовного розыска не могли напасть на след владельца «Волги» — мастера из безвестного ателье. Кроме Новорусского, никто из клиентов хаусмайора больше о нем не упоминал. Мать и сестра Барабанщикова, приехавшие из деревни на похороны, о делах Олега Анатольевича вообще понятия не имели и друзей его не знали.