Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински

такая же судьба постигла и его родственника Ягоду. Пильняка (который однажды сказал Виктору Сержу, что в этой стране нет ни одного думающего взрослого человека, который ни разу бы не подумал о том, что его могут расстрелять85) обвинили в том, что он японский шпион, и расстреляли в 1938-м. В сталинской России всегда находился тот, кто был шустрее. По новой литературной доктрине, «соцреализм» стал, по сути, утопическим худлитом. Американский журналист Луис Фишер писал, что смысл соцреализма сводился к тому, чтобы «воспринимать настоящее так, как будто его не существует, а будущее так, словно оно уже нас тало»86.

Судя по всему, Оруэлл крайне мало знал о судьбе Замятина. Если бы он прочитал роман «Мы» на десять лет раньше, то наверняка посетил бы русского писателя в Париже по пути в Испанию. Общение с ним помогло бы Оруэллу лучше понять Россию и жанр антиутопии. А быть может, эта встреча ничего бы и не изменила. У Замятина была грудная жаба. На рассвете 10 марта 1937 года, когда заря, как писатель выразился в романе «Мы», была «звонкая, шипучая»87, его сердце остановилось. Ему было пятьдесят три года. На похоронах Замятина присутствовало всего несколько близких друзей. В России на его кончину никто не обратил никакого внимания.

В своем романе Замятин дал гражданам Единого Государства выбор между болезненной, хаотичной свободой и бездумным счастьем в условиях тотального подчинения. Точно так же, как и Оруэлл, писатель не считал это хорошим выбором. Замятин был упрямым, как факт.

7

Неудобные факты. Оруэлл 1944–1945

Как только дело касается страха, ревности и обожествления власти, ощущение реальности сильно искажается1.

Джордж Оруэлл, «Заметки о национализме», 1945

Оруэлл еще не получал такого удовольствия от написания книги, как той холодной и туманной зимой 1943–1944 годов, когда работал над «Скотным двором». Каждый вечер в доме 10а на Мортимер-Кресент он читал Эйлин написанное за день и ждал ее комментариев. На следующее утро она пересказывала лучшие моменты коллегам по работе, когда они выходили в Selfridge’s выпить кофе. Эйлин с гордостью говорила, что это была его лучшая книга. Повествование развивалось, как полет стрелы с отравленным наконечником. Впрочем, Оруэлл понимал, что все сложности еще впереди. Глебу Струве он писал: «Я пишу одну небольшую вещь, которая может тебя развлечь, но с политической точки зрения она точно не ОК, и у меня нет уверенности в том, что ее опубликуют. Ты, возможно, догадался, на какую это тему»2.

Оруэлл смог написать «Скотный двор» благодаря более свободному графику. Он ушел с BBC, уволился из состава частей ополчения и 29 ноября 1943 года начал три дня в неделю ходить на службу литературным редактором в Tribune, где вел колонку под названием «Так, как мне нравится». Газету Tribune основали в 1937-м парламентарии от лейбористов Стэффонд Криппс и Джордж Штраусс. Изначально издание поддерживало Сталина, но начиная с 1942-го под руководством редактора Эньюрина Бивена отошло от коммунизма, став рупором левого крыла лейбористов, критиковавшего как Сталина, так и Черчилля. Оруэлл писал, что это единственная еженедельная газета, «в которой старались… совмещать радикальную социалистическую политику с уважением свободы слова и цивилизованным отношением к литературе и искусству»3. Эньюрин Бивен, умница и сын шахтера из Уэльса, был единственным политиком, которому Оруэлл искренне симпатизировал и которого уважал. И эти чувства были взаимными.

Оруэлл был слишком мягким для того, чтобы быть хорошим литературным редактором. Он платил за статьи, для публикации которых в газете не было места, и, вполне возможно, даже за те, которые он не считал нужным публиковать, потому что на собственном опыте знал, какое значение имеют гонорары для дырявых бюджетов внештатных авторов. В защиту ящиков своего рабочего стола, забитого неопубликованными рукописями, он говорил, что именно так и происходит, когда внештатник становится редактором: «Это все равно что сделать заключенного начальником тюрьмы»4.

Впрочем, сам Оруэлл в то время писал прекрасную авторскую колонку. После того как он в течение нескольких лет пропихивал свои идеи фикс в рецензиях и радиопередачах, он наконец получил возможность писать о том, что ему самому вздумается, – от расизма, пропаганды и свободы слова до таких тем, как цена часов и наблюдение за птицами. В его текстах шутки, тривиальные, но занятные наблюдения и загадки мешались с самыми серьезными вопросами. У Оруэлла было свое собственное мнение, и это мнение оказывалось интересным даже для тех читателей Tribune, которые были с ним не согласны, что случалось довольно часто. Будущий парламентарий от лейбористов Майкл Фут, входивший в правление Tribune, назвал колонку Оруэлла «единственной колонкой во всех СМИ, написанной человеком, который каждую неделю сознательно обсуждал те или иные темы с целью задеть и обидеть как можно большее количество людей»5.

Колонка «Так, как мне нравится» – это Оруэлл в нерафинированном, чистом виде, в которой автор уверенным разговорным тоном излагал свои мысли. Все, что собирался написать, Оруэлл предварительно «проговаривал» устно, с друзьями. Друзья, такие как Тоско Файвеля, с которым Оруэлл был знаком по Searchlight Books, узнавали на страницах газеты фразы и мысли, которые обсуждал с писателем всего за несколько дней до публикации. Часть тех разговоров просочилась в текст романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», что позволяет назвать колонку «Так, как мне нравится» своеобразным полигоном для «обкатки» самых разных идей. В одной из колонок Оруэлл описывал радио так, как будто оно было телекраном: «своего рода тоталитарный мир, день и ночь изрыгающий пропаганду на людей, которые ничего больше не могут слушать»6. В другой он вспоминал встречу в первую ночь блица с художником-пацифистом, утверждавшим, что британцы в состоянии пережить немецкую оккупацию, не запятнав свою честь. «Было бы ошибочным верить в то, что можно жить в условиях диктаторского режима и в душе оставаться свободным… На улице орут громкоговорители, на крышах домов развеваются стяги, город патрулирует вооруженная автоматами полиция, с каждого рекламного щита смотрит двухметровое лицо Вождя, но на чердаках тайные враги режима совершенно свободно записывают и фиксируют свои мысли»7. В романе Оруэлл показал, что такое положение вещей не является возможным, описав квартиру над лавкой мистера Чаррингтона, которая сначала кажется безопасной, но потом оказывается ловушкой. «Мы не потерпим, чтобы где-то в мире существовало заблуждение, пусть тайное, пусть бессильное»8, – говорит О’Брайен.

Начиная с 1943 года мастерство и ясность видения в прозе Оруэлла хорошо прослеживаются в его эссе и книжных рецензиях. Он вступал в полемику с авторами,