Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Что с тобой, сестрица, что случилось? Услышала вот, что ты прихворнула, и решила навестить, — начала Джупунка, смиренно усаживаясь на стул перед больной.

— Нехорошо мне, Рада. Мигрень замучила, — простонала чорбаджийка.

Хаджи Драган провел рукой по худому лицу.

— Простыла, — хрипло произнес он.

Поликсена закрыла глаза и затихла, словно уснула.

— В такие годы нужно беречься, — добавил хаджи Драган, и по его тону Джупунка поняла, что ее посещение им неприятно.

— Это верно, бай Драган, да болезни, сам знаешь, не по лесам бродят.

— Как вы, как идут дела?

Джупунка принялась рассказывать. Притворно жалуясь на своих сыновей, она на самом деле расхваливала их. Заговорила о приобретении мельницы и долго не умолкала.

— Страшно мне, бай Драган, много денег вложить придется! — Она обращалась только к старику, но не спускала глаз с Поликсены. — Сыновья у меня неглупые, считать всегда умели, но это дело не шуточное. Эх, с божьей помощью и это уладится! — Она перекрестилась.

Хаджи Драган кивнул. Его узловатые пальцы перебирали зерна четок. Джупунова, помолчав с полминуты и поняв, что старик из гордости не собирается делиться с ней своей бедой, продолжала:

— Помнишь, братец Драган, сколько мне пришлось вынести от близких, когда я выходила за Димитра? Кто только не был против этого — и сестры, и мать, и родственники. Полаяли, полаяли и замолчали, а что такое теперь они и что я? Сыновья мои, дай им бог жизни и здоровья, с трудом, с муками, а вышли в люди, стали торговцами. В полной силе они сейчас. Вот только Костадин меня заботит, женить его надо, братец Драган, на хорошей девушке из хорошего дома. Манолу-то, сам знаешь, не повезло. Поторопился. Но тогда и положение у нас было другое, не то что сейчас, я и не перечила. Она-то у него хоть и из богатых, а все мужичка. Правда, главное — это сколько человеку ума дадено, но и порода тоже порода…

Поликсена шевельнула губами, и по ее лицу пробежала легкая судорога. Старый Драган насупил белые мохнатые брови. Джупунка притворилась, что ничего не замечает.

— Вот я и подыскиваю ему невесту, — продолжала она, — возраст у него сейчас такой. Смотришь, и увлечется кем-нибудь, кто ему не под пару. Верно говорят, конечно: жени сына когда хочешь, а дочь выдавай когда можешь, но лучше уж все сделать вовремя, пока не набрался парень холостяцких привычек.

Хаджи Драган заговорил о виноградниках. Поликсена зашевелилась, показала на флакончик с нашатырным спиртом, стоявший на столе. Джупунка поспешно подала его. Старая женщина вдруг беззвучно заплакала. Слезы стекали к ушам, смачивая редкие седые волосы. Понюхав спирт, она сделала отрицательный жест, с отвращением покачала головой и снова откинулась на высокую подушку. Хаджи Драган вздохнул.

— Доктора приглашали, братец Драган? — с еще более невинным видом участливо спросила Джупунка.

— Мигрень доктора не лечат. Поликсене нужен только покой, — промолвил старый чорбаджия и недружелюбно поглядел на нее.

Гостья посидела еще немного и наконец собралась уходить, пообещав заглянуть еще раз. Хаджи Драган вышел в зал ее проводить. В эту минуту на лестнице показался Никола. Круглое лицо его было помято, под миндалевидными глазами лежали тени. Увидев гостью, он холодно кивнул, и Джупунка поняла, что сейчас каждый посторонний человек ему противен. Посторонившись, чтобы пропустить гостью, Никола сказал отцу:

— Уехали сегодня рано утром…

Хаджи Драган что-то пробормотал. Джупунка нарочно замешкалась на лестнице, чтобы узнать, кто уехал и откуда прибежал Никола, но лишь к концу дня она узнала, что братья Стоенчевы покинули город. Подружка Райны, брат которой служил в конторе старого Христакиева, рассказала, что Никола хотел было обратиться за содействием к властям, но оба Христакиевы посоветовали ему молчать, потому что иначе он и сам мог попасть под суд как фальшивомонетчик.

Джупунке стало ясно, что золото Поликсены потеряно безвозвратно. Она решила через два-три дня снова зайти к хаджи Драгану и открыто предложить ему выдать Антоанету за Костадина. Но в воскресенье в город прибыл царь Борис III[69] со своим адъютантом, зятем хаджи Драгана, и с того дня в К. стали происходить события, окончательно спутавшие все планы Рады Джупуновой.

О приезде царя в кафе «Бристоль» поговаривали и раньше, но никто не верил, что это и вправду случится. Слух распространил Никола, получивший письмо от зятя.

Эти разговоры достигли ушей околийского начальника и кмета, и оба приняли меры, чтобы высочайшее посещение не застигло их врасплох.

Околийский начальник Хатипов заставил жену отчистить мыльным корнем пятна с его форменного кителя, привести в порядок давно не видевшие утюга брюки с кантами, а полицейским приказал прибрать верхний этаж старого дома, в котором помещалось околийское управление.

Полицейские, пожилые и степенные люди, не имея на этот случай арестантов, сами вымыли окна, двери и прогнивший, кое-где прохудившийся пол, подмели задний двор, где под навесом стояла утонувшая в грязи пролетка, привели в порядок кабинет Хатипова и его секретаря. Хатипов приказал им подтянуться и ежедневно чистить сапоги. Сам он решил пока не пить. В царский приезд Хатипов не верил и очень надеялся, что он вообще не состоится, но по некоторым соображениям считал нужным принять все эти меры. И прежде всего из-за глупости, совершенной им на прошлой неделе.

Его высокопреосвященство митрополит Тырновский пожелал объехать свою епархию и однажды утром прибыл в К. Хатипов, верхом, в сопровождении двух конных полицейских, встретил коляску митрополита у околицы, и тот въехал в город, окруженный конвоем, как высокопоставленный арестант. Хатипов держался с ним пренебрежительно, в тот же день пустил в ход весь свой запас циничных анекдотов о духовенстве и потребовал от подчиненных, чтобы те ему докладывали, куда ходит владыка и с кем встречается. Тем бы все и кончилось, если бы его высокопреосвященству не пришло в голову совершить поездку также и по окрестным селам. Узнав об этом, Хатипов приказал заложить свою пролетку и отправился следом за митрополитом, разъясняя населению, что владыка едет не просвещать свою паству, а настраивать ее против правительства. Крестьяне собирались в корчмах, где останавливался околийский начальник, и хихикали над остротами, на которые Хатипов был мастер. Митрополит, узнав об этом, прервал поездку и вернулся в Ты р но во другой дорогой. Хатипов понял, что пересолил, но было уже поздно.

— Пока я здесь околийский начальник, не желаю, чтобы сюда ездили митрополиты, — заявил он председателю городской дружбы Динову, который вздумал было его отчитывать.

— Не знаю, как ты выйдешь из положения и как на все это посмотрят наверху. И главное — какой в этом смысл? Чего ради тебе взбрело в голову гоняться за митрополитом?! Он теперь наверняка будет жаловаться, — сказал Динов, рассерженный не столько поведением Хатипова, сколько потому, что опасался неприятностей.

Околийский начальник поморщился.

— Если ваши дружбашские душонки нуждаются в попах и вы не видите, как они плетут петлю для вашей же шеи, станьте сектой, а не политической партией, — заявил он и залился своим вызывающим смехом.

Бывший либерал и учитель гимназии, еще до войны уволенный за скандальные истории с ученицами, Хатипов некоторое время был агентом страхового общества. Тогда же он начал пить, стали трястись руки. Местная дружба, нуждавшаяся в образованных людях, привлекла его и сделала околийским начальником. Хатипов без конца поносил своих новых товарищей по партии за серость и необразованность, а те только и ожидали удобного случая, чтобы сместить его. Главным виновником его назначения был Динов. Он любил Хатипова за смелость, которая граничила с наглостью, за бунтарский дух, за цинизм, за остроты и уважал за высшее образование. В свое время Хатипов окончил философский факультет.

— Не будь ты таким бешеным и упрямым, цены б тебе не было, — говорил он Хатипову. — Жаль, такая голова пропадает!

Голову околийский начальник брил. Она светилась, точно багрово-красный фонарь, а на щеках отливала блекло-желтым цветом застарелой мозоли. От пиореи он терял один зуб за другим и оттого сильно шепелявил. Впрочем, когда-то он был хорош собой, его расплывшаяся старушечья физиономия еще и по сей день хранила следы былой красоты. Но каждое движение, каждое слово и особенно смех околийского начальника выдавали его строптивость и зловредность.

Хатипов сидел в корчме Кабафонского, когда царский автомобиль остановился у дверей общины. Услышав топот полицейских сапог на лестнице, он сразу смекнул, в чем дело, и кинулся к себе в околийское управление, расталкивая толпящихся на улице людей.

На базаре началась суматоха. Загоготали гуси, торговцы перестали расхваливать свои товары. Все решили, что Хатипов несется сломя голову, потому что узнал о каком — нибудь новом грабеже.