Омут памяти - Александр Яковлев

Рецензенты жаловались, что Сталин, дескать, в некоторых случаях изображен Жуковым недостаточно хорошо осведомленным в военных вопросах, не знающим основных законов оперативностратегического искусства.

Историки, партийные журналисты, военные — все наперебой и вместе учили Жукова, что и как должен он вспоминать, о чем и каким образом размышлять. Тогда это не считалось ни диким, ни странным. А поскольку отзывы военных не исключали возможность публикации мемуаров после «переработки», их и надо было приложить к нашей записке.

Предложение обсуждалось на высшем уровне. Было высказано требование добавить главу о роли политработников в армии. Однако Георгий Константинович наотрез отказался писать такую главу. Уговоры не помогали. Сообщили об этом «наверх» — реакции никакой. Не хочет, и не надо. Беда невелика.

Через какое-то время новый руководитель АПН Иван Удальцов попросил маршала о встрече со мной. Сначала Жуков отказался — он не любил политический аппарат, а затем все же согласился. Я обязан был попросить разрешения на эту встречу у секретаря ЦК Демичева, но раздумал, опасаясь, что разрешения не получу.

Вместе с Удальцовым приехали к маршалу на дачу. Он был хмур, суров. Поздоровались, сели, молчим. Наконец Жуков буркнул:

— Ну?

Удальцов начал объяснять ситуацию, особенно подчеркивая ценность для народа мемуаров человека, который своим талантом спас страну от порабощения. И все в том же духе. Удальцов — фронтовик. Он уважал Жукова, а потому не стеснялся в комплиментах. Кажется, разговор налаживался. Но тут Удальцов совершил оплошность: упомянул о позиции военных. Маршал опять напрягся, и мы услышали раздраженную речь полководца о руководстве Минобороны.

— Кто они такие? Подхалимы! Бездари! Трусы!

Тирада была длинной и гневной. Видимо, Жуков еще помнил о предательстве генералов и маршалов — товарищей по оружию, когда они вместе с партийной номенклатурой размазывали его по стене на октябрьском пленуме 1957 года. Не забыл и не простил. Немного успокоившись, сказал:

— Не буду писать такую главу.

Наступило молчание, оно затягивалось. Возникла неловкость. Жуков продолжал молчать. Мы тоже были в растерянности, никак не могли взять в толк: уходить или еще посидеть? Вдруг маршал оживился, как будто что-то вспомнил. Он обратился ко мне:

— Расскажите о себе. Мне Иван Иванович сказал, что вы фронтовик. Где воевали? В каком качестве?

Я коротко рассказал, где родился, когда взяли в армию. О ранении, о госпитале. Георгий Константинович слушал внимательно. Но когда я упомянул, что воевал на Волховском фронте, он прервал меня и начал рассказывать о Ленинграде, Волховском фронте, перечислил имена многих сослуживцев, командиров подразделений, вспомнил некоторые военные эпизоды… Лед растаял. Беседа продолжалась почти на равных — маршала, творившего историю, и старшего лейтенанта, кормившего вшей в болотах под Ленинградом и Новгородом.

Знаменитый маршал — суровое лицо, упрямый подбородок, строгие таза — на моих глазах превращался в человека, совсем не похожего на полководца. Он словно вернулся на ту войну. Мы слушали, затаив дыхание. Георгий Константинович ни словом не обмолвился о своей изоляции, но то, что он, не будучи особо словоохотливым, так разговорился, явно свидетельствовало, что он без-мерно устал, хотел высказаться, излить, как говорят, душу.

— Извините, я что-то заболтался, — сказал он и неожиданно улыбнулся.

А затем, сменив тему, вдруг спросил меня:

— А ты помнишь, старший лейтенант, своего политрука и комиссара бригады?

Сказано было не без ехидства.

— Конечно.

— А фамилии помнишь?

— Лапчинский и Ксенз.

— Ну и как?

— Хорошие и храбрые люди.

— Да, я сейчас, — сказал Жуков, — вспоминаю одного политработника, который заменил в бою убитого комполка и прекрасно справился со своей ролью. А в целом я стоял и стою за единоначалие в армии… Ну, ладно. Сам писать главу о политработе не буду. Если хотите, пишите, а я добавлю, если что-то вспомню.

Расстались по-доброму.

Сколотили группу для написания этой главы. В основном готовил ее Вадим Комолов — руководитель издательства АПН. По ходу дела он поругался с военными, которые грозились, что все равно не дадут напечатать мемуары Жукова. Да и у нас настроение было не ахти какое. Выручил случай, а может быть, и хитрость Брежнева. Пронесся слух, что Леонид Ильич позвонил Жукову и поздравил его с Днем Советской Армии. Все сразу же изменилось, работа над мемуарами закипела.

Уже в июле 1968 года отделы ЦК докладывали, что после доработки мемуары представляют собой высокопатриотическое произведение, в нем учтены замечания военных, показана роль военных комиссаров, введена новая глава, раскрывающая содержание мероприятий партии и правительства по мобилизации материальных ресурсов и всех сил народа для укрепления обороны, устранены субъективные оценки действий отдельных военачальников.

Конечно, записка во многом была лукавой. Эти мемуары в отделах ЦК никем, кроме меня, не читались, но настроение к тому времени уже изменилось.

Вскоре мемуары вышли в свет, причем большим тиражом. Однако одну главу по настоянию военных все-таки изъяли.

Честно говоря, я не ожидал, что Георгий Константинович вспомнит обо мне. Но однажды получил его книгу с дарственными строками.

Уважаемый Александр Николаевич!

Выражаю Вам свою признательность за поддержку, оказанную книге «Воспоминания и размышления». Надеюсь, она послужит патриотическому воспитанию нашей молодежи.

Март 1969 г. Г. Жуков.

Он прислал мне и свой фотопортрет с надписью из добрых слов. Я был, конечно, рад. Снова прокручивал в голове волнительную встречу.

А Вадиму Комолову военные все-таки отомстили. Его посадили в тюрьму по доносу, якобы за продажу немецкому издательству какого-то космического снимка, не стоящего, как потом оказалось, и выеденного яйца.

Уж коль я рассказал о встрече с Жуковым, полагаю уместным заодно упомянуть и о встречах с другими участниками драмы, разыгравшейся на пленуме ЦК в 1957 году.

В годы инструкторские я познакомился непосредственно только с Лазарем Кагановичем, и то совсем случайно. Лежал в больнице на улице Грановского. Открылась фронтовая рана. В палате было четверо. Один из больных — очень пожилой — представился как член партии с 1902 года. Он рассказывал нам всякого рода случаи из дореволюционной и послереволюционной жизни. С легкостью сыпал фамилиями «вождей», называл их уменьшительными именами, иногда поругивал.