После пожара - Уилл Хилл

собаки. Все это время Джейкоб Рейнольдс находился при нем, держа наготове бумагу и ручку.

– «Явлено было мне, – зачитывает доктор Эрнандес. – Господь есть Будущее, и Будущее во мне, и ныне вижу я все яснее прежнего. Должно мужам сохранять семя, а не растрачивать, и должно наполнять семенем каждое чрево, ибо нас мало, а враги наши множатся. Настала нужда взрастить новое поколение Легионеров, преданных воинов, с рождения твердо стоящих на Истинном пути. Только истинно верующим будет дозволено войти в сей отрезанный мир, только тем, кто несет Свет Господень, получив сию искру от меня, наивернейшего Его посланца. Все прочее – Ересь».

По спине у меня бегут мурашки. На восходе солнца, наутро после того, как отец Джон услышал слова Господа, весь Легион в безмолвном ожидании собрался перед Большим домом, и тогда Пророк в первый раз прочел нам эти строчки. Он выглядел изможденным, как будто давно не спал, однако его гулкий бас звучал с той же непреклонной уверенностью, что и всегда.

– Что это воззвание значило для тебя? – спрашивает доктор Эрнандес.

– В каком смысле?

– Как ты его трактовала?

– По-моему, там все довольно понятно, – пожимаю плечами я. – Оно означало, что все мужчины на Базе, кроме отца Джона, должны принять целибат. Что Легиону требуется новое поколение Братьев и Сестер и что все они должны быть рождены исключительно от Пророка.

– А как насчет супружеских пар? Тех мужчин и женщин, которые состояли в моногамных отношениях?

– Это касалось и их тоже.

– Потому что так сказал отец Джон? – уточняет агент Карлайл.

«Я ВЛОЖИЛ СЛОВО ВСЕМОГУЩЕГО БОГА В УШИ СМЕРТНЫХ! – ревет отец Джон; его голос звучит в моей голове нестерпимым воем. – Я НАДЕЛИЛ МУДРОСТЬЮ ТЕХ, КТО СУМЕЛ УСЛЫШАТЬ МЕНЯ БЛАГОДАРЯ ВЕРЕ СВОЕЙ! Я УБЕРЕГ ИХ ДУШИ ОТ КОВАРНОГО ЗМЕЯ!»

Игнорирую завывания Пророка и киваю. Ну разумеется, потому что он так сказал. Большего никогда и не требовалось.

– Значит, мужскую часть Легиона принудили к воздержанию, – говорит доктор Эрнандес. – А как обстояло дело с женщинами?

– Нам было велено отвергать знаки внимания всех мужчин, кроме отца Джона.

– А его знаки внимания?

– Немедленно принимать. На благо Легиона.

Агент Карлайл стискивает кулаки и отворачивает голову вбок. Потом вновь смотрит на меня, однако самообладание к нему еще не вернулось, и гнев, бушующий в его глазах, заставляет меня съежиться.

– Извините, – лепечу я. – Я вас не обманываю. Это все правда.

На губах агента мелькает тень улыбки.

– Верю, – говорит он. – Ты держишься великолепно. Я так тобой горжусь.

Я смотрю на него долгим взглядом. Не знаю, как выразить благодарность без слов, ведь сейчас я не могу произнести ни слова – в горле встал комок.

– Как отнеслись к Третьему воззванию члены Легиона? – спрашивает доктор Эрнандес.

Я отрываю взор от агента Карлайла и с усилием сглатываю. Комок никуда не девается, поэтому я сглатываю еще раз, еще и еще, пока вновь не обретаю способность говорить.

– Некоторые – без особой радости, – отвечаю я. – Особенно учитывая, какие порядки были раньше.

– Как мы понимаем, часть людей покинула Легион, верно? – задает вопрос доктор Эрнандес.

Киваю.

– Да.

– Сколько? – уточняет агент Карлайл.

Я мысленно возвращаюсь в день объявления Третьего воззвания – вспоминаю, как мужчины грузили свой скарб в машины, сажали в них жен и с потемневшими от гнева лицами уезжали через главные ворота.

– Человек тридцать, – неуверенно произношу я. – Может, тридцать пять.

– И Джон Парсон вот так просто их отпустил? – спрашивает агент Карлайл.

– Отец Джон сказал, что Господь посылает нам испытание. Что Третье воззвание выявило среди Братьев и Сестер притворщиков, чья вера не была истинной. Что Легион без них станет сильнее.

– Ну да, – морщится агент Карлайл. – Если «сильнее» означает «покорнее».

– Ты согласна с этим, Мунбим? – спрашивает доктор Эрнандес. – По твоим рассказам, отец Джон не возражал против частичного исхода Легионеров после чистки, так как уже утвердил свой авторитет, «одержал победу», как ты выразилась. В данной ситуации происходило то же самое?

– Не знаю. Вряд ли отец Джон хотел, чтобы люди уходили из Легиона, но, по-моему, для него было главнее знать, что остались самые верные и преданные.

– Ему? – вставляет агент Карлайл. – Или Господу Богу?

– Это одно и то же, – пожимаю плечами я.

– Ты действительно в это веришь?

Нет. Да.

– Неважно, что думала я, важно, что думали мои Братья и Сестры. Я же вам уже говорила, что большинство из них считали отца Джона Божьим посланником на земле. И это не какой-то спектакль или шутка, люди верили в это всерьез, всей душой.

– Но что, если…

– Не знаю, что вы желаете от меня услышать, – перебиваю я агента Карлайла, – и понятия не имею, что было в голове у отца Джона. Может, Исход людей радовал его потому, что это доказывало фальшивость их веры, а может, он просто хотел избавиться от тех, кто не повиновался ему беспрекословно, или и то и другое. Я вообще не знаю, как он воспринимал этот Исход – радовался, печалился или злился, – знаю лишь, что люди уезжали, и все. Они же не в тюрьме сидели.

– Точно, – кивает агент Карлайл. – Только вот территорию дозволялось покидать одному Эймосу, телефоны, книжки и телевизор были под запретом, и четверо вооруженных мужчин подчинялись тому, кто якобы общался со Всевышним, и исполняли наказания, после которых требовалось многомесячное лечение.

– Терпеть не могу, когда вы называете Базу территорией! – не выдерживаю я.

– Я в курсе, – кивает агент Карлайл.

– Люди уезжали, – говорю я, – и отец Джон им не препятствовал. Я тоже могла уехать.

– Ты вправду так считаешь, Мунбим? – спрашивает доктор Эрнандес.

Я не отвечаю ему сразу. Не потому, что не хочу, – просто не знаю как.

Будь храброй, шепчет внутренний голос. Будь хотя бы честна с собой. Будь сильной – настолько, чтобы посмотреть в лицо реальности, а не лжи, которой тебя пичкали.

Я следую совету своего внутреннего голоса: оглядываюсь в прошлое, размышляю и пытаюсь быть сильной. Это больно, ведь долгое, очень долгое время я верила каждому слову отца Джона. До Изгнания мамы я искренне верила в Пророка и Легион и какой-то частью души до сих пор ощущаю – и всегда буду ощущать – нехватку той определенности, что сопутствовала моей вере, той силы и гордости, что исходила из осознания причастности к чему-то настоящему и истинному.

Но после я думаю о маме, Нейте, коробках и запертой двери в подвале Большого дома. О моих Сестрах, которые побежали на федералов с винтовками в руках, о пяти выстрелах, о том, что я обнаружила и что совершила.