Выход на «Бис» (СИ) - Плетнёв Александр Владимирович

— Вахтенный, командуйте поворот.

«Кондор» переложил руль, возвращаясь на генеральный курс, нагоняя, вновь встраиваясь в походный порядок.

С флагмана отбили фонарём распоряжение о смене курса.

Уже почти на исходе дня.

Огонёк ратьера на сигнальном мостике линкора ещё частил запросом по результатам атаки. Для них крейсер-мателот — тёмный силуэт на сером фоне практически слившихся двух сред. С кораблей эскадры наблюдали отдалённые стрельбы реактивных бомбомётов — побежавшие по дуге светоросчерки. Видели…

Чего не увидели в сгущающихся сумерках, так это чрезвычайное происшествие на полётной палубе ПКР.

Намечался ещё один челночный рейс. Надо было забрать офицеров, отправленных на флагман для подготовки и согласования действий в предстоящем ночном бою.

Руководитель полётов сообщил на ГКП о готовности «вертушки», мостик подтвердил готовность к повороту на курс взлёта. Экипажу Ка-25 была дана соответствующая команда. Пилот, предвзлётно, привычкой инструкции проверил ручку «газ-шаг», потянув её на себя, тем самым уменьшив давление 7-тонной машины на палубу корабля, компенсируя её вес подъёмной силой винтов.

В процесс вмешались сторонние факторы: качка, резкий порыв бокового ветра, что в принципе должен был учитывать лётчик. «Облегчённый» подъёмной силой геликоптер вдруг посунулся — боком, поперёк полётной палубы, в сторону правого борта… Противоскользящая сетка, зацепившаяся за колёса, пошла в натяг, крепления, не рассчитанные на такие нагрузки, оборвались. Вертолёт только повлекло дальше, покосив креном не менее пяти градусов. Именно в этот момент елозившая правая задняя стойка шасси зацепилась за сетчатый колпак палубного светильника, выступающего примерно на 3–4 сантиметра. Это увеличило опрокидывающий момент и… Ка-25, окончательно потеряв равновесие, с грохотом повалился на палубу! При этом лопасти не прекращали своё бешеное вращение, забившись о палубу, ломаясь, лопаясь соосным перехлёстом, сея вокруг разрушение и хаос.

Нелепо лежащий на боку летательный аппарат беспомощно застрял в леерном ограждении правого борта, свешиваясь за борт примерно на треть хвостовой частью.

Первый сигнал поступил, как ни странно из ангара, там, в коридоре ВАКС* услышали сильные удары по подволоку (над головой непосредственно полётная палуба и ВПП — взлётно-посадочная площадка).

И только потом спало секундное оцепенение у наблюдавших из «стекляшки» СКП, вдавив тревожную кнопку, запустив заголосившую сирену и оповещение: «Аварийная тревога, пожар вертолёта на полётной палубе».

Это уже потом первые очевидцы составят последовательную картину произошедшего, по трезвой оценке. Но на сиюминутный момент динамика ЧП не оставляла времени для долгих раздумий: из пробитого подвесного бака растекалось топливо! Угроза пожара виделась более чем актуальной — авиационному керосину вспыхнуть многого не надо!

Аварийная партия и технический персонал ангарной службы среагировали быстро, немедленно введя в действие установки ПГВ-600 воздушно-пенного тушения, ударив струями сразу из трёх пожарных гидрантов, заливая поверженную машину, практически полностью покрыв её пеной, задавив на корню любое возгорание — оно… просто не успело. Из верхней части пенного холма, образовавшегося над аварийным вертолётом, показался кто-то из экипажа — выбирались через свободную дверь пилота. К ним кинулись помогать, спуская вниз… пронесли получившего серьёзные ушибы штурмана.

Думали, что обошлось без смертельных жертв, однако…

По уму было бы осветить место происшествия… требования по светомаскировке исключали такую возможность. Пострадавшего, сразу не замеченного из-за тени палубного тягача, обнаружили в стороне, у ворот верхнего ангара. Им оказался техник эскадрильи, лейтенант. Матросиков, наткнувшихся на тело, трясло, первичным осмотром констатируя ужасный конец — обломок лопасти снёс верхнюю часть головы — болтался какой-то слипшийся ошмёток, всё было залито кровью. Примчавшийся медицинский наряд поспешил унести лейтенанта в санчасть.

Уже там выяснилось — жив, лишившись части скальпа, по всей видимости, получив при ударе и сотрясение мозга.

Между тем аварийные работы наверху продолжались. Лужи керосина смывали струями пожарных шлангов. Вертолёт в том же положении — на боку (правые стойки шасси надломлены) волоком подтянули тягачом к лифту, выполняя приказ — «немедленно убрать с палубы в ангар». Там уже лебёдками и штатными цепными транспортёрами оттащили подальше в сторону, изуродовав бедную машину окончательно.

— Ремонту не подлежит, — хмуро доложил старший БЧ-6, понимая — взбучки не избежать — его епархия.

Командир крейсера, спустившись с мостика для личного осмотра, смотрел на вещи не менее пасмурно.

Требовалось установить причину происшествия. Офицеры эскадрильи уже суетились, пытаясь оправдаться, списывая потерю на вихревые потоки у надстройки, на несогласованность с манёвром корабля, на усталость — экипаж равно со всеми был задействован в поиске субмарин.

Сам пилот молчал, терзаясь, уже понимая свою вину — не следовало облегчать вертолёт при таких порывах ветра. Надо было сразу взлетать.

Скопин же, отринув до поры клокочущие психи, решил покуда отложить «разбор полётов». Сухо распорядился:

— Вертолёт разобрать на запчасти, — буркнув под нос, — по винтику. Всё равно по прибытию в Союз какую-то машину раскурочат в профильном КБ [127] для изучения. Вот и будет им… пособие.

И ушёл, спиной показав своё крайнее недовольство. Сутулясь грузом предстоящих дел.

Но сначала заглянул в медблок. Понимая, что больше для проформы.

Так и оказалось — вся служба, включая санитаров, закрылась в операционном кабинете, как понял из объяснений дежурного матроса, пациент под наркозом, ему зашивали голову, вливали кровь и что-то там ещё… состояние тяжёлое, но вроде бы стабильное.

Вернувшись на КП, после недолгих колебаний решил пока не доводить об инциденте адмиралу. Сочтя неприглядный факт плохой рекомендацией для крейсера и его экипажа. «Потом. Сейчас не до того».

Согласно последней сводке пост РТС фиксировал устойчивую и продолжительную работу постороннего радара. Брали пеленг, грубо — 240 градусов, то бишь, за кормой. И это явно не береговой стационар с Исландии.

«Погоня? Она самая! Ищут, пытаются нащупать исчезнувших русских»? Сигналы пока ещё были слабыми, что говорило о достаточно большой дистанции…

«Сотня миль? Более? Надолго ли»?

Самое паршивое, что не было никакой уверенности — пеленгация некоего источника сигнала могла принадлежать…

«Да кому угодно она может принадлежать! — мысленно накручивал себе Геннадьич, — мало ли какое корыто под флагом „содружества“ там излучает налево-направо. А тот на кого мы больше всего думаем, взял да и поднажал, да срезал где можно, да вышел напересечку! И вот, через некое время окажется на носовых курсовых углах, или на траверзе! Здрасти — пожаловали»!

А ещё было паршиво то, что своими РЛС приходилось «светить» по минимуму.

«А как там у него, кстати, полное имя? Что-то там: сэр Генри… блин, не помню».

Читая Анисимова, он всегда почему-то представлял адмирала Мура крупным с солидной ряхой мужиком (пусть неаристократичное «мужик» к сэру совсем не вяжется).

Уж потом ради интереса взглянул в тырнете: на чёрно-белых фото подтянутый сухопарый офицер, заострённые черты лица, припущенные веки, при мягком взгляде, чем-то даже располагали.

Сейчас, будучи уже здесь, в этом 1944 году, он не мог сказать, откуда возникли и всплыли эти образы — из выдуманных историй, подкреплённых историческими фактами, или из логики ситуации — что должно быть именно так, а не иначе.

Но он точно видел это, всё происходило именно так:

…в недрах флагманского линкора британского соединения, в адмиральском салоне…

На противной стороне

Опираясь в динамике художественного повествования на действие и декорации, фактор человеческих переживаний с этими постулатами, безусловно, будет стоять вровень. Поэтому. Подумав за командующего оперативным соединением Флота метрополии адмирала Генри Рутвена Мура [128], следовало заглянуть хотя бы на несколько часов ранее, захватив и его последовательность прожитых эмоций: от суровой и надменной уверенности, и скрытых терзаний, мимолётно минуя досадное разочарование, обязательно возвращаясь к непреклонной решимости довести дело до конца.