Двадцатое июля - Станислав Рем

— С кем вы только что общались?

— С кем нужно, — нашел в себе силы ответить Шелленберг. — Я не обязан отчитываться перед вами.

— В нынешней обстановке обязаны, — устало произнес Мюллер, особо, правда, на реакцию Шелленберга не рассчитывая. Тот и не отреагировал.

— Оставьте. Вам таких полномочий никто не давал. Так что не будем пользоваться ситуацией и тянуть поводья каждый на себя.

Шелленберг поднялся, открыл бар, достал коньяк и два бокала.

— Выпьете? — Мюллер утвердительно кивнул. — Тогда предлагаю выпить за будущее Германии. Право слово, оно того заслуживает, господин группенфюрер.

Папаша-Мюллер взял свой бокал и одним махом осушил его. Сразу полегчало.

— Знаете, о чем я жалею, господин группенфюрер? — Шелленберг снова опустился на диван. — О том, что с нами нет сейчас Гейдриха. Он бы навел порядок. Нет, группенфюрер, это не в упрек вам. Увы, мы с вами находимся в одинаковых условиях. Вроде как при власти и одновременно вроде как аутсайдеры. Понимаете, о чем я говорю?

— Пока нет. Если вы намекаете на службу безопасности, то именно я сформировал ее при Гейдрихе. И не нужно мои лавры перекидывать на чужую голову.

— Да боже упаси! Тем более что этой голове скоро может прийти конец. Вы ведь получили приказ об аресте организаторов заговора? То-то и оно. А вот если к власти придут Фромм и его ребята, мы с вами, группенфюрер, в лучшем случае останемся без работы. О худшем я, пожалуй, промолчу.

— Ваши предложения?

Несмотря на коньяк, взгляд у Шелленберга был совершенно трезвым.

— Вы знаете, кто мне сегодня звонил? Наш дорогой Кальтенбруннер. Он уже в Берлине. Странно, не правда ли? Он провел в Ставке всего один час. И потом лично попросил меня ни в коем случае не встревать в военный конфликт. И проследить, чтобы ни один солдат СС не вышел из казарм. А я… я уже нарушил приказ рейхсфюрера.

— Каким образом?

— У меня был Скорцени. И сейчас он и его бойцы берут осадой штаб резервной армии. Вот и получается, что при любом исходе я останусь вне игрового поля. Впрочем, как и вы.

— Ну уж нет. — Мюллер отставил свой бокал и поднялся. — Вы, если хотите, можете списывать себя со счетов, а я еще поиграю.

Уже покидая кабинет Шелленберга, он вдруг остановился, резко развернулся, расстегнул клапан нагрудного кармана кителя и достал лист бумаги.

— Вальтер, вы знаете, как я к вам отношусь. И тем не менее даю вам шанс. Вот постановление на арест адмирала Канариса. Воспользуйтесь им. — Мюллер протянул документ бригаденфюреру.

— Как?

— По своему усмотрению.

Водитель, едва завидев выходящего из дверей PCXА шефа гестапо, тотчас завел двигатель.

— Куда прикажете, господин группенфюрер?

— В министерство пропаганды.

Шелленберг меж тем осторожно выглянул в окно. Проследив, за каким поворотом скрылась машина Мюллера, он усмехнулся и поднял бокал:

— За ваше ослиное здоровье, папаша-Мюллер. А также за здоровье Бормана, благодаря которому, кажется, мой зад будет спасен..

Бригадефюрер выпил, сел в кресло, положил перед собой постановление на арест бывшего руководителя абвера и задумался.

…Мюллер угадал. Звонил Борман. Лично. Впервые после лета 1943-го. И именно разговоре ним вывел шефа внешней разведки из душевного равновесия.

Оказалось, что руководитель партийной рейхсканцелярии давно уже был проинформирован о деле «168». И теперь он не просто намекнул, что категорически против какого бы то ни было вмешательства войск СС в конфликт. Нет, он напрямую и в самой что ни на есть ультимативной форме предупредил одного из руководителей операции «Гиммлер против Гитлера», что если тот все-таки рискнет выкинуть подобное коленце, его постигнет судьба тех, кто находится сейчас в штабе резервистов.

Таким образом, Шелленберг оказался меж двух огней. С одной стороны Гиммлер — человек, на которого он сделал ставку и с которым до сих пор никак не может связаться, а с другой — Борман, второе лицо в партии, а значит, и в рейхе. И все это на фоне полной неизвестности, жив Гитлер или нет. Вкупе с полной осведомленностью Бормана

«Если фюрер уже скончался, Гиммлер сможет вытащить меня из двойственного положения. В противном же случае…» — Зуммер внутреннего телефона сбил Шелленберга с важной мысли.

— Господин бригадефюрер, — услышал он голос помощника, — включите радио. Экстренное сообщение министра пропаганды!

Шелленберг повернул ручку громкости, и кабинет заполнился звуками знакомого нервного голоса:

— …малочисленная группа тщеславных, бессовестных и в то же время недалеких офицеров организовала конспиративный заговор с целью устранения фюрера, а попутно и ликвидации вооруженных сил Германии. Бомбой, подложенной под стол во время совещания, тяжело ранены ряд офицеров, в том числе и наш фюрер. Но рейхсканцлер и фюрер партии остался жив! Клике заговорщиков не удалось уничтожить цвет нашей нации! Я это воспринимаю как подтверждение…

Шелленберг выключил радиоприемник. Вот теперь все встало на свои места. Он аккуратно сложил постановление об аресте Канариса вчетверо и положил его во внутренний карман. «Хайль Гитлер, господин Борман!»

Гиммлер нервно прохаживался по лётному полю. Всего каких-то полчаса назад он собирался вернуться в Берлин. Самолет уже подготовили к вылету, когда врач вдруг сообщил, что фюреру стало лучше.

Рейхсфюрер ругался редко. Но тут в сердцах он выплеснул наружу все свои эмоции. Теперь этого человека, тем паче в сумерках надвигавшейся ночи, мало кто смог бы сравнить со словесным портретом «учителя словесности», составленным некогда Вальтером Шелленбергом. Гиммлер и по сей день был благодарен за тот «портрет» руководителю внешней разведки. Ему часто вспоминались юные годы, когда он, Гиммлер, будучи еще совсем мальчиком, мечтал о карьере экономиста-аграрника. Окончить Мюнхенский политехнический институт, изучать ботанику, химию, разные виды удобрений… Но судьба распорядилась иначе. И во имя чего, спрашивается? Чтобы теперь стоять в полной растерянности посреди лётного поля?

Когда ж этот день наконец закончится? Закончится хоть как-то… Главное, чтобы закончился.

Гиммлер не знал и не мог знать, что на этом лётном поле его «стреножил» Борман. Именно по указанию рейхслейтера два оперировавших Гитлера врача выдавали «в свет» ложно-обнадеживающую информацию, будто бы фюрер выживет. На самом деле оба хирурга прекрасно знали, что рейхсканцлер уже не жилец на этом свете.

Знал о том и доктор Керстен. Но тоже молчал. Последний разговор с Гиммлером о судьбе евреев навел его на мысль, что если правительство Германии поменяется и изменит внешнеполитический курс, то вопрос о возвращении подданных европейских держав решится сам собой. И уже не Гиммлер будет решать судьбу евреев. А потому доктор тихо и мирно дремал теперь в кабине самолета. В то время как его босс продолжал метаться по пустынному лётному полю, выплескивая накопившиеся эмоции в сгущавшиеся ночные сумерки.