Бриллиант мутной воды - Дарья Донцова

– А кто?

– Пернатое!

– Ой, держите, сейчас упаду! – развеселился Макс. – Лена, ты гениальный зоолог.

– Хочешь сказать, что утка не пернатое? – пошла в атаку кухарка.

Лелик в ужасе оглядывал пейзаж. Я только диву давался. Ужин сгорел дотла, скатерть пропала, на ковре образовались прожженные проплешины, стол обгорел, хорошо хоть квартира цела осталась, а эти психи спорят, к какому виду относятся утки. Да хоть к аллигаторам! И почему молчит Нора?

– Лена, – ожила хозяйка, – ты этикетку видела?

– Нет.

– Так прочти, поинтересуйся.

Кухарка взяла бутылку.

– Вслух огласи, – велела Элеонора.

– «Жидкость для разжигания костров и каминов, – протянула Ленка, – огнеопасно, не давать детям». Катастрофа! Что мне всучили!

Макс опять засмеялся:

– Что просила, то и получила.

– Ладно, – подвела итог Нора, – больше фламэ готовить не стоит.

– Хорошо, – буркнула Ленка, – с французской кухней покончено, перейду на вьетнамскую.

– У меня приятель там был. В Ханое, – не к месту брякнул Лелик, – говорил, они яйца жутко готовят. Возьмут, закопают в землю, а потом через полгода вытаскивают, черные совсем, и лопают за милую душу.

– Вкусно? – оживился Максим.

– Не знаю, – наивно ответил Лелик. – Васька не пробовал, его сразу затошнило.

– Не надо вьетнамскую кухню, – быстро сказала Нора, – лучше чего попроще.

– Ладно, еще монгольскую не ели, – согласилась Ленка и ушла.

– О-о-о, – протянул Максим, – клево! Говорят, монголы очень уважают варварский бифштекс!

– Что? – не поняла Нора.

– Берут кусок свежей вырезки, – радостно пояснил приятель, – и засовывают под седло. Часа три скачут, потом вытаскивают мясо – и ням-ням.

– Прекрати врать! – подскочил я.

– Да вы не волнуйтесь, – вздохнул Макс. – Ну где Лене коня взять? И потом, вы ей не позволите несколько часов скакать!

Лелик тоненько захихикал:

– Весело у вас!

– Да уж, – ответил я, окидывая взглядом разгромленную гостиную, – что правда, то правда! Веселей некуда.

Глава 28

К Регине Глебовне я прибыл голодный и злой. Времени, чтобы заехать в какую-нибудь харчевню и бросить в бунтующий желудок хотя бы пару бутербродов, у меня не нашлось. Когда дама распахнула дверь, из глубин ее квартиры донесся такой восхитительный аромат гречневой каши, что я чуть было не застонал, но пришлось мило улыбнуться и спросить:

– Простите за столь бесцеремонный поздний визит, но я имею к вам дело, которое не терпит отлагательства. Вы Регина Глебовна?

– Да.

– Меня зовут Иван Павлович Подушкин, – лучился я улыбкой, – частный детектив.

– Кто? – изумилась хозяйка.

– Специалист, нанятый, чтобы распутать преступление, перед которым спасовала милиция.

– Вроде Ниро Вульфа? – неожиданно спросила Регина Глебовна.

Настал мой черед удивляться. Надо же, она читала Рекса Стаута!

– Скорей меня можно сравнить с Арчи Гудвином, – подхватил я тему.

Регина Глебовна посторонилась.

– Входите, а где ваш Ниро?

– Как и положено, сидит дома, он не любит выходить из квартиры, – охотно включился я в игру и начал расшнуровывать ботинки.

– Можете пройти так, – разрешила хозяйка.

– Нет-нет, нельзя топать в уличной обуви по чистым полам.

– Арчи не снимал туфли, – улыбнулась Регина Глебовна.

– У нас разное воспитание, – не растерялся я.

– Очень хорошие романы писал Рекс Стаут, – кивнула головой Регина Глебовна, – я даю их студентам вместо домашнего чтения. Проходите сюда.

Она толкнула дверь, и я очутился в небольшой комнате, забитой книгами и иконами. На одной стене плотно стояли стеллажи с изданиями на английском языке, с другой сурово смотрели лики святых. Кое-­где горели лампады и пахло чем-то непонятным. Еще тут обнаружился письменный стол, заваленный бумагами, узкая кушетка, покрытая клетчатым пледом, два кресла и торшер. Регина Глебовна дернула за веревочку, свисавшую из-под абажура, села у стола и спокойно произнесла:

– Слушаю вас.

Ее лицо осталось в тени. Мне пришлось сесть в другое кресло, и я оказался в круге яркого света.

– Говорите, – велела хозяйка, – внимательно вас слушаю.

Ощущая себя студентом, сдающим зачет, я начал рассказ.

Регина Глебовна слушала молча, не перебивая, она не задала ни одного вопроса до тех пор, пока фонтан сведений, выливающихся из меня, не иссяк. Только тогда, когда я произнес фразу: «Собственно говоря, это все», дама поинтересовалась:

– Значит, если я поняла правильно, вы ищете убийцу Беаты, чтобы освободить из тюрьмы Софью Михайловну Чуеву?

Я кивнул:

– Именно так. Мы полагаем, что она никак не могла совершить преступление, это не в ее стиле.

– Кто знает, какие демоны таятся у человека в душе, – пробормотала профессор. – А ко мне вы пришли, потому что думаете, будто убийца кроется в окружении Быстровой? Вы подозреваете меня?

– Конечно, нет. Просто я решил, что вы знаете о Беате много интересного!

Регина Глебовна молча уставилась на иконы, губы ее зашевелились, скорей всего, она молилась. Я молча ждал развития событий. Наконец хозяйка вздохнула:

– Вы пришли по адресу. Мне хотелось убить эту девушку, но я этого не сделала, хотя, признаюсь, был момент… был… Но я не убивала! Не убивала!!!

Она снова зашевелила губами.

Мне стало душно, в этой комнате, казалось, совсем отсутствовал кислород: форточка закрыта, в воздухе висит странный запах, не противный, но въедливый.

– Надеюсь, господь простит меня, – пробормотала Регина Глебовна, – человек слаб, а создатель великодушен.

Она замолчала, потом добавила:

– Вот, все старалась вычеркнуть ее из памяти, проявить христианские чувства, а не получается! Впрочем, справедливость восторжествовала! Вадим мертв, но и Беата на кладбище!

– Кто такой Вадим?

Регина Глебовна повернула ко мне удивленное лицо.

– Вы не знаете?

– Нет.

– Тогда почему приехали сюда?

Мне пришлось рассказывать про Аллу Семеновну.

Регина Глебовна вновь уставилась на лики, потом перекрестилась и протянула:

– Значит, вам ничего не известно о нас?

– Нет.

– Знаете мою фамилию?

– Алла Семеновна сказала, что вы бабушка Кости Хаустова.

– Правильно. Это сын моей дочери, и он, естественно, носит фамилию своего отца, а я – Быстрова, и Вадим, мой несчастный сын, тоже был Быстров.

– Погодите, – растерялся я, – значит, он…

– Муж Беаты.

– Но я слышал вроде бы какое-то другое имя.

– Дмитрий Быстров?

– Вот-вот.

– Все правильно, в паспорте записано это имя, но дома мы звали его Вадим. Он был удивительным мальчиком, талантливым, умницей, подающим большие надежды ученым, но, к сожалению, при остром уме имел более чем слабое здоровье. Впрочем, если бы не Беата, Вадим мог бы спокойно жить и жить. Это она… Хорошо, слушайте, клянусь, что не скажу ни слова лжи, только правду!

Все детство Вадим Быстров провел по больницам. Болячки просто липли к ребенку: свинка, корь, коклюш, ветрянка, круп… Мать надеялась, что, вступив в подростковый возраст, сын станет здоровей. И потом, к четырнадцати годам он уже переболел всем, чем можно. Должен же возникнуть иммунитет. Но оказалось, Регина Глебовна зря рассчитывала на то, что Вадя избавится от болезней. В пятнадцать лет он подхватил гепатит и надолго слег в больницу, потом выяснилось, что у него серьезно поражена печень и юноша будет вынужден всю жизнь сидеть на жесточайшей диете. Список запрещенных продуктов впечатлял. Туда попало все жирное, сладкое, острое, соленое, жареное… Колбаса, сосиски, котлеты, яйца, шоколад… Легче перечислить то, что разрешалось ему есть. Вадиму можно было питаться геркулесовой кашей, сваренной на воде, но подобная диета привела к анемии, а железосодержащие препараты не выдерживала больная печень. Получился замкнутый круг, вырваться из которого оказалось невозможно. Из трехсот шестидесяти пяти дней в году Вадим половину проводил в постели.

Но господь будто в компенсацию за хилое тело наградил паренька отличным мозгом. Школу Вадя закончил с золотой медалью, свободно говорил на трех языках. Естественно, он поступил в иняз и стал готовиться к карьере переводчика художественной литературы. Заниматься этим трудом можно, не выходя из дома, даже лежа в клинике, была бы бумага и ручка. Другой бы юноша озлобился, не имея возможности вести обычный для молодого человека образ жизни. Но Вадик спокойно учился, характер у него был мягкий, уступчивый, к тому же парень обладал чувством юмора и никогда не ныл и не жаловался.

Регина Глебовна понимала, конечно, что в жизни сына когда-нибудь появится женщина, но, честно говоря, она не представляла себе, какой должна быть супруга сына. Сиделкой? Кто полюбит его настолько, что посвятит свою жизнь уходу за больным? Порой в голову Регине Глебовне лезли совсем мрачные мысли. Ее муж, актер одного из московских театров, был человеком известным, вокруг него вечно крутились поклонницы, журналисты. «Как бы не попалась Ваде дрянь, – вздыхала мать, – такая особа, которую привлечет материальное положение и известность будущего свекра».