Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин

сама по себе является личностной чертой Степана Трофимовича, которую он разделил с Тургеневым-человеком. С самого начала Достоевский задумал Грановского ⁄ Степана Трофимовича со следующими «характерными чертами»: «Всежизненная беспредметность и нетвердость во взгляде и в чувствах, составлявшая прежде страдание, но теперь обратившаяся во вторую природу»[320]. Эта цитата заканчивается комментарием (в скобках): «Сын над этой потребностью насмехается». Амбивалентность Степана Трофимовича, подобная рудинской, является на самом деле добродетелью – в той степени, в какой удерживает его от заглатывания идеологии нигилистов[321]. В черновиках Степан Трофимович обвиняет сына в слишком сильном сосредоточении на уме и рассудке и сопутствующем недостатке чувств[322]. Достоевский называет Степана Трофимовича «чувствительным» и связывает эту черту с литературной «патетической школой»[323]. Но нельзя сказать, что у его сына вообще нет чувств, он любит себя «страшно», «как младенец»[324]. Его незрелый нарциссизм соединяется с полным отсутствием эмпатии, что как раз имеет в виду Степан Трофимович, называя сына «бесчувственным». Эти черты сына много говорят и о его политической философии, согласно которой общество должно строиться на любви каждого его члена исключительно к самому себе[325]. И напротив, часто ложнопатетическая «чувствительность» Степана Трофимовича включает эмпатию. Что касается Великого писателя, то и в черновиках, и в окончательном тексте романа он комически эгоцентричен, совпадая в этом, как и во многом другом, с нигилистами.

Черновые тетради демонстрируют, что Достоевский, отождествляя Тургенева с Кармазиновым, дает выход собственному раздражению против него, но главная функция Кармазинова в романе – быть демоническим двойником Степана Трофимовича и людей 1840-х годов. Умный, но лишенный поэзии Кармазинов становится карикатурой на Тургенева, а не объективным портретом писателя, которого Достоевский уважал на протяжении всей жизни. Ему было прекрасно известно, что подлинный Тургенев был столь же амбивалентен в отношении стольких же вещей, как и Степан Трофимович. Средоточием таланта Тургенева-писателя была его способность к сопереживанию, следовательно, и к изображению множества разнообразных типов. Последовательность и настойчивость Тургенева в защите художественной свободы также уравнивает его со Степаном Трофимовичем, а его позиция апологета литературы и поэзии только усиливается по мере углубления кризиса в романе.

Базаров в «Бесах»

Кармазинов никогда не смог бы создать самого сложного тургеневского персонажа – героя «Отцов и детей» Евгения Базарова. Достоевский глубоко восхищался «Отцами и детьми» и, по мнению Тургенева, был одним из немногих современников, кто понял роман[326]. В «Зимних заметках о летних впечатлениях», опубликованных в его журнале «Время» в 1863 году, Достоевский отозвался о Базарове как о герое «беспокойном и тоскующем (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм»[327]. В «Бесах» Степан Трофимович выступает критиком Базарова, назвав его «неясной смесью Ноздрева с Байроном». Нигилисты не похожи на мрачного Базарова, говорит Степан Трофимович сыну: «Они кувыркаются и визжат от радости, как щенки на солнце, они счастливы, они победители!»[328]

Объяснение такому смещению перспективы можно найти здесь же, в черновиках «Бесов», где Достоевский, как и Степан Трофимович, критикует Тургенева за создание неправдоподобного героя («фиктивное лицо, не существующее вовсе»). Похоже, с самого начала он связывал образ Базарова со Студентом ⁄ Нечаевым, о котором несколько ранее в набросках записал: «Прост, прям»[329]. Люди 1840-х, и в первую очередь Тургенев, ошибались в своем отношении к Базарову, он был ими «на пьедестал поставлен»[330]. Достоевский поддерживает вариант интерпретации Базарова, предложенный в 1862 году в известной статье Писарева[331]. Этот пламенный молодой руссоист выступал за замену норм цивилизации, которые считал условными, на природные нормы. Он защищал Базарова и от правых, и от левых как человека, жившего только для себя и собственного удовольствия. Писаревскую интерпретацию Базарова Достоевский нашел бы более адекватной своим нигилистам, если бы прочитал критическую статью Герцена «Еще раз Базаров», опубликованную в 1868 году Герцен считал неважным, верно ли понял Писарев тургеневского героя: «Важно то, что он в Базарове узнал себя и своих и добавил чего недоставало в книге»[332]. Критически важные страницы, где Достоевский связывает своего студента-нигилиста с Базаровым, усеяны упоминаниями Писарева[333].

Однако собственная стратегия Достоевского в романе опровергает его критику Базарова. Действительно, он превращает Петра Верховенского в писаревскую версию Базарова и корректирует утверждение Писарева, что такого рода человек может быть способен на самопожертвование. Но Петр Верховенский – не единственный наследник Базарова, и даже не самый главный. Главным должен был быть Ставрогин, князь, которого, как отмечает Э. Васиолек, не понимал и сам Достоевский, бесконечно перерабатывая его образ в черновиках[334]. Поражает в этом персонаже то, что Достоевский не упрощает его, как это делает Писарев в отношении Базарова. В какой-то момент в черновиках он сравнивает его с гоголевским Ноздревым в «Мертвых душах».

NB. Человек легкомысленный, занятый одной игрою жизнью, изящный Ноздрёв, делает ужасно много штук, и благородных, и пакостных, и он-то [персонаж, чью сюжетную судьбу Достоевский обдумывает. – Д. О.] вдруг и застреливается, между делом слушает Голубова (один раз).

Только пустой и легкомысленный, а под конец оказывающийся глубже всех человек, и больше ничего[335].

В другом месте, когда Достоевский пытается определить масштаб своего героя, он представляет его иначе: «И т. д., всякому свой эпитет, а главное – о Князе. Крупные две-три черты. И, уж конечно, он не идеал, ибо ревнив, упрям, горд и настойчив, молчалив и болезнен, т. е. грустен (трагичен, много сомнений)»[336].

Это байронический Ставрогин. В итоге, поскольку Достоевский так и не решается окончательно предпочесть одну версию Ставрогина другой, он создает смесь Ноздрева и Байрона, точно такую же, как охарактеризовал Базарова Степан Трофимович.

Привитая гоголевской фигуре байроническая ветвь делает Ставрогина «трагичным», и это отличает его от Кармазинова, с образом которого в черновиках Достоевский ассоциирует именно недостаток трагизма[337]. Ставрогин не может быть счастливым и удачливым нигилистом, поскольку этот образ составлял часть «Жития Великого грешника» – мастерского замысла Достоевского, наиболее близкого «Бесам», но так никогда и не воплощенного. Герой этого сюжета, с которым Достоевский в значительной степени отождествлял себя самого, должен был быть искателем истины и основ моральной добродетели; в то же время он должен был быть просвещенным, умным и способным к самым глубоким жизненным переживаниям, включая все страсти и искушения, которым вообще подвержен человек. В своих уже цитированных ранее положительных характеристиках Базарова Достоевский признавал его духовное родство в исканиях с Великим грешником, невзирая на то, что идеология Базарова скрывала от него правду о самом себе. Трагедия такого