«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века - Владлен Измозик

Пора рассказать о том, как проходил сам процесс перлюстрации. Как отбирались письма для вскрытия? Согласно секретным правилам, ни при каких условиях нельзя было вскрывать письма трех человек в Российской империи: государя императора, министра внутренних дел, начальника III Отделения, а после его упразднения – директора Департамента полиции. Корреспонденция всех остальных подданных, в том числе и членов императорской фамилии, при необходимости могла быть прочитана. Иногда новый министр внутренних дел мог обнаружить в кабинете предшественника копии своих собственных писем предыдущих лет519. Р.В. Швейер, работавший в петербургском «черном кабинете» с 1890 года, на допросе 6 ноября 1929 года вспоминал: «Читались письма преимущественно высокопоставленных лиц, интеллигенции (студенты, адвокаты, профессора, члены Думы) и по специальным поручениям Департамента полиции… читались письма всем министрам, членам Государственного совета, и одно время читались письма бывшего в то время наследником престола Николая II к [М.Ф.] Кшесинской и обратно, губернаторам и вице-губернаторам»520.

О перлюстрации своих писем в начале ХХ века упоминал известный русский историк великий князь Николай Михайлович. По утверждению одного из руководителей МВД, С.П. Белецкого, Николай II распорядился перлюстрировать корреспонденцию своего брата Михаила, находившегося в тот момент за границей и собиравшегося жениться на Н.С. Вульферт (Шереметьевской)521. Другой пример: в сентябре 1908 года управляющий двором великой княгини Ольги Александровны и принца Петра Александровича Ольденбургского С.Н. Ильин обратился с письмом в Главное управление почт и телеграфов по поводу получения вдовствующей императрицей Марией Федоровной писем от своей дочери Ольги Александровны со следами вскрытия. Вице-директор ДП С.Е. Виссарионов поручил А.Д. Фомину расследовать жалобу. В результате 24 октября был представлен акт, в котором утверждалось, что вскрытия не было, а была лишь плохая заклейка конвертов. Но Ольга Александровна распорядилась акт не подписывать, поскольку заклеивала эти письма сама522. Тот же Белецкий на допросе 12 мая 1917 года рассказал о происшествии (судя по обстоятельствам – периода 1913–1914 годов), когда письмо императрицы Марии Федоровны не дошло адресату в Тобольск. По ее поручению начальник дворцовой охраны А.И. Спиридович явился к Белецкому «с просьбой отдать это письмо, если я [т. е. он, Белецкий] его взял». Последний доложил министру внутренних дел, вызвал М.Г. Мардарьева, министр заверил Николая II, что служба перлюстрации к этому не причастна. Но, по словам Белецкого, подозрения у Марии Федоровны остались и она жаловалась сыну, «будто на одном письме нашла оттиск пальца». Государь рассказал об этом министру внутренних дел Н.А. Маклакову, вновь был вызван Мардарьев, который «клятвенно… божился [С.П. Белецкому], что им эти письма никогда не вскрываются»523. Также Белецкий вспоминал, что сделался объектом подозрений и со стороны императрицы Александры Федоровны, после того как одно из ее писем к Г.Е. Распутину оказалось перехвачено путем перлюстрации (письма императрицы к Распутину были найдены у иеромонаха Илиодора в 1912 году)524. Основания для таких подозрений, безусловно, существовали.

Вместе с тем возможно, что в некоторых подобных случаях происходила так называемая «инициативная» перлюстрация, т. е. инициированная отдельными почтовыми чиновниками. «Во избежание нареканий на Особую часть» старший цензор и руководитель секретной части в империи М.Г. Мардарьев 20 января 1916 года направил в ДП докладную записку о том, что в пути или в местах отправления корреспонденции (Умань, Ростов-на-Дону) неумело вскрываются письма, большинство которых адресовано лицам, состоящим в последнем перечне Департамента полиции525.

Это приводило иногда к любопытным казусам. Не возражая против самой практики перлюстрации своих писем, товарищ министра внутренних дел и командир Корпуса жандармов П.Г. Курлов, а также С.П. Белецкий (в тот момент директор Департамента полиции) жаловались Фомину и Мардарьеву на небрежное обращение с конвертами526. В частности, в ноябре 1910 года Курлов заметил, что адресуемые ему письма приходят «в очень плохо заклеенных конвертах», и поручил директору ДП Н.П. Зуеву обратиться к Фомину со следующей просьбой: «если письма его [Курлова] подвергаются перлюстрации», сделать так, чтобы «они не носили явных признаков вскрытия»527. Белецкий 12 декабря 1913 года поручил сотруднику ОО ДП С.И. Жабчинскому «переговорить по поводу небрежного наблюдаемого мною вскрытия моих писем». Жабчинский переговорил лично с Мардарьевым528. Бывший вице-директор ДП С.Е. Виссарионов на допросе 26 августа 1917 года утверждал, что сам неоднократно замечал – «доставляемые [ему] письма подвергались вскрытию»529. Московский градоначальник с января 1906‐го по ноябрь 1907 года А.А. Рейнбот (Резвый) сообщил на допросе 29 июля 1917 года, что однажды ему позвонил старший цензор Московского почтамта В.М. Яблочков и извинился за то, что одно из писем к градоначальнику было повреждено при вскрытии530. А.А. Хвостов, занимавший пост министра внутренних дел в июле – сентябре 1916 года, говорил на допросе 12 июля 1917 года, что нашел среди перлюстрированных писем свои собственные, а также письма своего брата, сенатора А.А. Хвостова, обер-прокурору Синода (30 сентября 1915‐го – 7 августа 1916 года) А.Н. Волжину531.

В таких условиях создавалась возможность на протяжении многих лет использовать перлюстрацию в личных целях. Слушая 10 июля 1917 года допрос бывшего государственного секретаря С.Е. Крыжановского, А.А. Блок, тогда сотрудник Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих должностных лиц, отметил в записной книжке: «Перлюстрация в видах полицейских и в видах любознательности. Столыпин ставил под надзор даже своих родственников»532. Как показывал на допросе, а затем вспоминал Крыжановский, при П.А. Столыпине перлюстрация «обнимала не только всех политических деятелей, даже тех, с которыми Столыпин дружил в данную минуту, не только всех сотоварищей по правительству, даже и самых близких к нему, как например, Кривошеина, но распространялась и на членов его семьи, особенно [на] брата Александра [А.А. Столыпин – известный журналист] и на брата жены, Алексея Нейгардта [А.Б. Нейгардт – член Государственного совета в 1906–1915 годах]»533. Эта история имела свое продолжение. После гибели Столыпина в сентябре 1911 года для разбора его бумаг была создана специальная комиссия в составе директора Департамента общих дел МВД А.Д. Арбузова, И.Г. Григорианца, товарища министра внутренних дел С.Е. Крыжановского, товарища министра финансов Е.Д. Львова, управляющего делами Совета министров Н.В. Плеве, А.А. Столыпина и А.Б. Нейгардта. Комиссия обследовала кабинеты Столыпина в Елагинском дворце и в квартире на набережной реки Фонтанки, а также изучила документы, доставленные из его имения Колноберже534. По словам Крыжановского, они вместе с Арбузовым, Александром Столыпиным и Алексеем Нейгардтом разбирали в одном из кабинетов покойного его бумаги. Внезапно в одном из ящиков письменного стола Сергей Ефимович увидел кипу списков с писем шурина премьера, А.Б. Нейгардта. Ситуация складывалась крайне неловкая, но Крыжановскому вместе с Арбузовым удалось незаметно сунуть «компромат» в кучу бумаг, подлежащих возвращению в МВД535.

Иногда информация о перлюстрации вызывала возмущение министров. Такой эпизод произошел на заседании Совета министров 13 сентября 1915 года. Министр иностранных дел С.Д. Сазонов с возмущением заявил: «Цензура вскрывает письма даже [Ж.М.] Палеолога [посол Франции в России]! Его частную переписку!» Министр земледелия А.В. Кривошеин обратился к председателю Совета министров И.Л. Горемыкину: «Вы, Ив [ан] Лог [инович], превыше всех властей. Доложите императорскому величеству, что это безобразие»536.

Вся перлюстрация делилась на «алфавит» и случайную выборку. Если перлюстрированное в результате случайной выборки письмо представляло интерес с точки зрения органов политического розыска, могли быть приняты различные меры: выявление личности автора и адресата, если таких данных в тексте не было; решение о взятии данного корреспондента под негласный надзор, установление контроля за его перепиской на какой‐то срок с целью выявления знакомств и намерений.

Например, перлюстрированная копия письма от 16 ноября 1883 года из Одессы к студенту математического факультета Киевского университета Л. Гаевскому была подписана «Твой Григорий». Резолюция гласила: «Нельзя ли определить автора, адресата и лиц упоминаемых»537.