Том 4 Начало конца комедии - Виктор Конецкий

— Черт возьми. Ад! — воскликнула Пэн. — Это Ирвинг!

— Неужели? — спросил Ад. — А кто это такой?

Пэн наклонилась к рулю, потерлась щекой о перчатку Адама и сказала:

— Я тебя безумно люблю! Ирвинг Вашингтон наш великий историк и юморист, дорогой! Запомни, пожалуйста!

— Ну вы даете, ребята! — сказал я. — Нельзя подсказывать иностранцу неверную информацию. Засобачиваешь потом разную чушь в путевые заметки, а бдительные педагоги из средних школ шлют тебе омерзительные письма.

Ад засмеялся и погладил жену по легким волосам лапой в грубой желтой перчатке.

— Пэн мой единственный педагог, да, Пэн? — спросил он. — Я был бы совсем диким ковбоем, если бы не моя подружка Пэн. Слушай ее внимательно, дружище!

— Куда мы едем? — спросил я.

— В Метрополитен-музей, — сказала Пэн.

— О'кэй! — сказал я.

— Знаешь, почему ваш великий Маяковский мало известен у нас? — спросил Адам.

— Переводить сложно, — сказал я.

— Нет! Он написал в «Бруклинском мосту»: «Отсюда безработные в Гудзон кидались вниз головой». А они кидались в Ист Ривер, потому что мост именно через Ист Ривер, а не через Гудзон. И мы ему этого никогда не забудем. Разве ты простил бы мне, если бы я поставил Василия Блаженного на место Исаакия? — ядовито объяснил Адам и повернул по авеню Америки направо. Мне же казалось, что Метрополитен-музей должен быть по левую руку. Ночью я внимательно проглядел планы Нью-Йорка, и штурманская память теперь все время работала впопад и невпопад, она не выключалась.

— Мы не туда зарулили, — сказал я. — Метрополитен слева.

— Не может быть! — воскликнул Адам. — Пэн, дорогая, ты как думаешь?

— Разбирайтесь сами! — заявила Пэн, переходя на французский.

— Значит, Маяковский спутал реку с протоком и это ему никогда не простится? — спросил я, гордясь в душе тем, что знаю, что Гудзон и что Ист Ривер, и потому в этом вопросе длиннее Маяковского.

— Дружище, ты прав! Нам в обратную сторону! — согласился Ад. — Боже, куда они лезут?! Боже, наши пешеходы самые неожиданные в мире! Какое удовольствие ездить по Австралии!

— Нет, лучше всего по Новой Зеландии, — сказала Пэн. — Осторожнее — собака!

Ад затормозил перед бесхозной собакой на 47-й стрит. Собака была дворняга, черная с белыми ушами. Она немного покружила на перекрестке, потом уселась на проезжей части. Полторы сотни автомобилей остановились и загудели. Дворняга если и нервничала, то чуть-чуть. Она, сидя, повиливала хвостом и крутила головой. И все водители продолжали сидеть на своих местах, в своих карах и возмущенно крутить головами, но никому не приходило в голову вылезти и прогнать собаку.

— Ад, вылези и прогони собаку! — сказала Пэн.

— Почему бы тебе не размяться самой, дорогая? — спросил Ад.

— Давайте, буржуи, я вылезу, — предложил я.

— Нет-нет! Ты наш гость! — сказал Ад, ревя клаксоном.

С правой стороны перекрестка также ревел огромный форд. За его рулем сидел хилый юноша лет пятнадцати.

— Он напичкан наркотиками, — сказал Ад, — как Наполеон был напичкан идеями. Вылезешь, чтобы прогнать собаку, а он тебя и переедет! Потому-то я и не могу разрешить такое дело гостю.

— Почему же ты посылал на такое опасное дело Пэн? — удивился я.

— Просто он знал, что я скорее соглашусь здесь ночевать, чем вылезу! Я ленивая женщина, — объяснила Пэн, задирая коленки на приборную доску. Боже, какие у нее были коленки! Я даже перестал глядеть на собаку. Адам это заметил и сказал:

— Хорошо, что Пэн не делает из этого дела кремлевских тайн, как ты находишь?

— Давай не будем о политике, — сказал я.

— Ад хотел сказать про мадридские тайны или про бамбуковый занавес, да, Ад? — поправила Пэн, смягчая углы.

К сидящей на перекрестке собаке подбежала еще собака. Сидящая собака, ясное дело, вскочила, и они начали обнюхиваться. А с тротуара к ним рвалась третья собака, но ту хозяйка крепко держала на поводке.

— И ни одного полицейского! — воскликнул Ад. — Когда-нибудь собаки нас погубят! Я знаю людей, у которых уже по десять собак! Ты читал мой роман «Четверг верхом на понедельнике»? Прости, дружище! «Четверг верхом на мотоцикле»?

— Кажется, нет, но название мне нравится, — сказал я.

— Название придумала я, — сказала Пэн. — Не гуди больше, Ад, они привыкли, а у меня заложило уши.

Собаки действительно совсем не реагировали на вой вокруг. Так чайки плевать хотят на туманные вопли буя и умудряются спать, сидя верхом на нем.

— Что ты собираешься купить своей любимой? — спросил Адам.

— Шубку за двадцать пять долларов, — сказал я без колебаний, так как предварительно обсуждал этот вопрос с матросами-товароведами.

— Это не самая дорогая шубка, — заметила Пэн. — Из чего она?

— Из дерибаса, — сказал я.

— Наверное, это новый материал, — сказала Пэн. — Я еще про такой не слыхала. Где они продаются?

— Угол Хьюстон-стрит и Первой авеню, — сказал я. — Польские и еврейские лавочки.

— Великолепно! — воскликнула Пэн и захлопала в ладоши. — Я так давно хочу забраться куда-нибудь в катакомбы. Едем за шубкой! Нечего нам делать в Метрополитен!

Собаки наконец убежали с перекрестка, и машины рванулись вперед, напрыгивая друг на друга.

— Пэн, дорогая, куда это мы приехали? — через минуту спросил Адам. — И почему тут так много разных красивых флагов?

— Это Организация Объединенных Наций, дорогой, — объяснила Пэн.

— Не может быть! — воскликнул Адам.

— Мы здесь первый раз с тобой поцеловались, — со вздохом сказала Пэн. — Это было девять лет назад. Здесь нью-йоркские влюбленные традиционно назначают свидания, — объяснила она мне.

3

Магазинчики вдоль Хюстон-стрит вывернули свои желудки наизнанку и положили на тротуары, чтобы ловить покупателей. Так ловит неосторожную живность кишечнополостный моллюск. Хозяева тянули к прохожим щупальца порнографических картинок, высохших фломастеров, гипсовых мадонн, стеклянных Чаплинов, пышных связок лука из синтетики, можжевеловых венков, подгнивших от долгого лежания на свежем воздухе ботинок, джинсов по доллару и рождественских открыток с голубками и ангелами.

Мы вошли в магазинчик, на дверях которого было написано: «Покупай! Дешево даю!»

Хозяин почуял необычных покупателей и скользнул навстречу.

— Мистер, моему другу нужна шубка, — перешел Адам на английский. — Какой размер у твоей любимой, дружище?

— О! Здесь говорят русски! — заявил хозяин. — Прошу вниз, уведу в подпол, там тихо, будет любой выбор, шубы великолепны, здесь берут все торгпреды — для своих начальников за океаном, отличный товар! Всего тридцать долларов штука!

— Это и есть дерибас? — спросила Пэн, она уже накидывала себе на плечи рыжую шубку с гусарскими ментиками.

— Да-да! — сказал я, делая Пэн страшные глаза. — Ад! — шепнул я. — Ради бога! Попроси Пэн молчать! Пусть она здесь молчит как рыба! Только объясни ей это на каком-нибудь малайском…

Он что-то сказал жене на непонятном языке. И Пэн послушно приложила пальчик к губам.

Хозяин, похожий на Де Голля габаритами своего носа, открыл люк в полу магазинчика, и мы полезли вслед за ним по шаткой лестнице в подпол, серьезно рискуя поломать шеи.

— Я не побоюсь сказать, — продолжал между тем Адам гнуть свою линию, — что в последнем романе одним махом двинул вперед весь повествовательный жанр, отважившись ради этого на мистификацию и запугивание читателя… Пэн, осторожно! Чертовски низкая балка! Послушайте, мистер, нельзя ли побольше света?.. Понимаешь, дружище, я пошел левее Фицджеральда и Флобера в желании околдовывать, в стремлении к волшебным чарам — это просто-напросто одно из качеств моей натуры, от которого я, вообще-то, когда-нибудь, возможно, еще и избавлюсь! Здесь как на корабле?! — воскликнул он, спустившись с последней ступеньки в тесный, забитый по самую завязку дерибасовскими шубами подвал. — Ты потому нас сюда и привел?.. Да, возможно, когда-нибудь я излечусь от желания околдовывать читателя, но это будет еще не скоро, да, Пэн? Какой размер у твоей женщины?

— Один метр пятьдесят девять сантиметров, — сказал я сразу, потому что уже давно держал в потном кулаке бумажку, на которой были записаны габариты моей любимой.

— Сколько это в футах, дружище? — спросил Адам.

— О! это сорок шестой размер по европейским канонам, — вмешался хозяин. — Десять по-американски. Вот они! Это то, что нужно джентльмену! — И он пошел швырять мне шубы вместе с распялками, приговаривая: — О! это великолепные вещи! Мне вы можете верить! Я скажу вам то, что никому не скажу! Я вижу, какие вы покупатели! Вы настоящие джентльмены! И я скажу вам! Да, я майор Красной Армии! Ну, не совсем Красной — я был в польской армии Народовой всю войну, да! Генерала Черховского, вы знаете такого генерала?.. О! его убили в четырех шагах от меня! Снаряд! Боже, что я только помню!.. Вот эти по двадцать пять! Но если вашей даме… сколько вашей даме? Тридцать?