Психоз - Татьяна Соломатина

В туалете её рвало минут десять.

Умывшись, она целый час тупо смотрела в стол. Даже не курила. Думая лишь об одном: как бы собраться с силами, пройти сквозь проклятый подъезд, дотащиться до супермаркета и купить бутылку водки. Выпить её всю. И отрубить хоть ненадолго это паскудное сознание.

Раздался телефонный звонок.

«Если это будет не он – его больше не будет!»

– …Да?

– Сашка, я разбудил тебя?

– Нет!!! – она завопила радостнее и громче, чем подобает девушке, ещё час назад навсегда возненавидевшей ожидаемого абонента. – Митя! Почему ты так долго?

– Я боялся тебя разбудить. Я жду тебя около второго подъезда. Выходи.

Воскресный день был прекрасен. За ним последовала не менее прекрасная ночь. Мужская и женская…

[– Почему ты не пригласил меня к себе вчера?

– Потому что я идиот. И потому что я боялся, что у тебя есть с кем проводить ночь.

– Я всегда уходила с юношеских дискотек в гордом одиночестве, представляешь?

– Ты? Не верю, чтобы такая красавица могла быть одна.

– Вот именно! Никто не верит – и не верил, что такая красавица может быть одна.

– Ну, и ещё я подумал, что у меня тут – какая-то монашеская келья, вовсе не для приёма прекрасной дамы. Чем я смогу её удивить? Тем, что у меня голые стены, сплю я на полу, а из мебели у меня – экран на стене и одна полка для книг, и та в туалете? Говорю же: «идиот».

– Ага. Новая философия дизайна: стиль «аскет-сибарит».

– Прекрати хихикать, Сашка. Я, конечно, не аскет, но и до сибарита мне далеко… Саша…

– Что?

– Не хочешь ли ты…

– Хочу!]

…после которой наступил неизбежный понедельник.

«Что за мерзкая манера перебивать? Ну, не менее мерзкая, чем говорить «Саша…», смотреть в глаза и молчать. Что ты хочешь спросить? «Есть ли у тебя кто-то?», «Дать ли тебе денег?», «Выходи за меня замуж!». Что?.. Можно же сказать уже хоть что-нибудь. Потому что я не знаю, что ты хочешь мне сказать. Но я точно знаю, что ты боишься меня обидеть… Хотя никто и никогда не был так нежен, так умел, так осторожен, так долог и так… неразговорчив на действительно интересующие его темы. Я, Югов, умею всего лишь отбивать подачи…»

– Я отвезу тебя на работу.

– Отвези меня, пожалуйста, на Белорусский вокзал. Не пойду «в присутствие». У меня сегодня более важные дела.

– Хорошо, Сашенька.

«Или спроси. Или не будь так мрачен. Не то я подумаю, что ты действительно идиот! Но, с другой стороны, медведь пристроен. И Митя вовсе не смеялся. Да и пёс его очарователен. Жаль только, пришлось запереть его на кухне. На некоторое время. Времена… Зато с ними обоими очень весело гулять. И никто никого ни о чём не спрашивает. Собаки – потому что им и так всё понятно. По запаху… Ирка бы оценила. А мужчинам и женщинам ничего не ясно. Но этот хоть лишает меня необходимости врать. Своим тактичным молчанием. Слишком тактичным. Или тактическим?»

Дмитрий Югов не был ни идиотом, ни бабником в обычном смысле этого слова. Дмитрий Югов был крепким мужчиной тридцати пяти лет, привыкшим полагаться на себя и только на себя. Так же он привык полагать на себя ситуации и проблемы попавших в поле его жизни – пришли ли они туда навсегда сеять разумное, доброе, вечное или случайным мусорным ветром занесло, как фантик из окошка проносящейся мимо машины. И ещё – Дмитрий Югов относился к редчайшей породе мужчин, способных отличать друг от друга: влюблённость, увлечённость, страсть, сексуальное влечение, патологическую зависимость, навязчивую идею. В самый первый момент. В его жизни всего этого было уже достаточно. А в Сашке Ларионовой всё это стало тем, что и нужно мужчине, для того чтобы было снова начало быть. Любовью.

Он просто не хотел совершить ни одной ошибки.

Разум управляет чувствами. Чувства – обманывают разум. Так они и борются друг с другом за власть, забыв о том, что правление без служения – бессмыслица. Круг замыкается: дети проигрывают жизнь в подкидного «дурака» со ставкой в один щелчок по лбу.

Митя родился на два года раньше Сашки в том же городе, в такой же обычной, как и у неё, семье. Необычные семьи тогда были редкостью в среде «прослойки». Его мать и отец родились в Белокаменной, ходили в одну школу и до сих пор – тьфу-тьфу-тьфу – живы и здоровы. А так-то – всё тот же такт, милосердие, жертва… Погоня за мечтой сменяется погоней за удачей. Погоня за удачей – дисквалифицируется в карьерный рост. Карьера – упирается корнями в неглубокий горшочек добычи материальных благ. А материальные блага – рано или поздно примиряют с любой действительностью. Да к тому времени уже и возраст… А пока… Они переезжали с одних квадратных метров на другие, меняли плохую мебель на лучшую, вовремя оплачивали коммунальные счета, покупали сыну пистолеты, книги и пластилин. Ездили в Крым и устраивали дружеские кухонные вечеринки. В общем, ничем не отличались от миллионов других таких же семей. Вот только парнишка вышел слишком уж… «с характером».

Митя хорошо учился в школе. Пугающе хорошо – не путать с «отлично». Мог бы стать гордостью среднего общеобразовательного заведения, если бы… не фон совершенно вопиющего свободомыслия и отвратительной склонности всё называть своими именами: глупость – глупостью, подлость – подлостью, хамство – хамством. Фрондёр. Хотя, когда того требовали обстоятельства, Митя Югов мог стать непревзойдённым ритором и софистом. Его мало кто мог «переболтать». Как-то раз он в одиночку держал оборону перед большим педсоветом по обвинению в… Неважно в чём. Важно, что вышел не просто оправданным – настоящим победителем. Кого-то наказали. Кого-то – заставили извиниться перед девятиклассником. А в десятом – на выпускном экзамене по литературе – Митя получил тему сочинения: «Героика в произведениях советских поэтов». Пока Югов вспоминал школьную программу, ему в голову пришла забавная мысль. Он быстренько написал на «опечатанных» районо тетрадных листах коротенькую поэму «про войну» и всё последующее разлинованное пространство заполнил убористым почерком: критическим разбором своего собственного опуса. Митю вызвали в кабинет к директору. На сей раз – на рандеву без свидетелей.

– Югов, что ты натворил?! – директор шлёпнул на стол сочинение.

– Написал экзаменационное сочинение на тему: «Героика в произведениях советских поэтов»! – не моргнув глазом, отчеканил Митя.

– Да ты знаешь, что тебе за это будет? – схватился за сердце хозяин средней школы, представив, что и ему «за это», пожалуй, достанется. В те далёкие времена с тем, «что написано пером», одним топором было не обойтись.

– По-видимому, оценка. Точнее две. За грамотность. И за содержание. Уже проверили? К грамотности претензии есть? К содержанию?

– Нет… К грамотности нет. А вот содержание… – памятуя исход прошлогоднего педсовета и продемонстрированные Митей Юговым чудеса казуистики и ораторского искусства, директор был очень осторожен в формулировках. И уж тем более – в обвинениях.

Митя держал паузу.

– Что это? – наконец нежно спросил он Митю Югова, ткнув пальцем в рифмованные столбцы.

– Поэма. Или, если быть точным, – произведение советского поэта.

– Так, значит, ты, Югов, поэт?

– Да. Я знаю все стихотворные размеры, перечислить? – У Мити в глазах запрыгали черти, но он их быстро приструнил и продолжил очень серьёзно: – И неплохо рифмую. И написал стихотворное произведение на соответствующую тему. О герое Великой Отечественной войны – воине Советской Армии. Значит, я – поэт.

– Советский? – аккуратно уточнил директор.

– Непременно. Поэт, являющийся гражданином Союза Советских Социалистических Республик, не может быть никем иным, как только и только советским поэтом.

– Дмитрий! Но ты же не член союза писателей! – директор схватился за последнюю надежду.

Митя Югов тщательно – с чувством, с толком, с расстановкой, – перечислил директору школы советских поэтов, не являвшихся членами союза писателей. Директор схватился за голову и отправил выпускника Югова за дверь. Хотя явно хотел отправить куда подальше.

За сочинение Митя получил две оценки: «отлично» – за грамотность и «хорошо» – за содержание. Ему аплодировала вся школа.

И этот же мальчик-отличник промышлял игрой в преферанс на деньги. Что тут скажешь…

После школы Югов не стал поступать в институт, чем привёл своих интеллигентных родителей чуть ли не в шоковое состояние. Хотя они к его выходкам были уже давно приучены. Лет с шести, когда он первый раз ушёл из дому. Вернее – из детского сада. Путешествовать. В девять лет он хотел улететь «к бениной матери из этой страны» на вертолёте с педальным приводом. И, что характерно, – вертолёт построил. Что с того, что тот не полетел?.. В десять – реконструировал Бородинскую битву: из пластилина, спичек, картона, красок и бог знает чего ещё. На огромном листе фанеры, занимавшем чуть не всю его комнату. Пластилиновые солдатики всех родов войск, как наших, так и французских, были воспроизведены с ювелирной точностью. Родители очень гордились, восхищались талантом и потому перепрыгивали через всю эту «панораму», терпя неудобства и даже не заговаривая ни о какой художественной школе: Митеньку уже однажды отдали в музыкальную – хватало воспоминаний. А потом он всю эту красоту подпалил. Потому что война есть война, так что и реконструкция войны – дело натуралистическое. Ну, и потому что надоело. Потушил, конечно, насладившись видом пылающих «редутов». Родители были в шоке. В четырнадцать стал чемпионом Москвы по акробатическому рок-н-роллу. И бросил это дело. Чтобы пойти на карате. В пятнадцать – нарастил мускулатуру при помощи простого железа и своего невероятного упрямства. Талантов и энергии ему было отвалено столько, что хватило бы на десятерых. Но именно поэтому он никак «не мог определиться». Так говорили родители. Сам он не понимал, почему это нельзя заниматься всем сразу? Многие и многие из тех, кто «занимался своим делом» казались ему туповатыми и убогими. «Гордыня». Так говорил Митин отец. Какая же тут гордыня, если такой талантливый юноша не поступает в институт? Ах, особая, извращённая форма гордыни? Может быть, может быть… А, может быть, свой путь? Отец махнул рукой. «Делай, что хочешь».