Психоз - Татьяна Соломатина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в центре вселенной – всё. И осень, и ветер, и электрички… Выходишь на платформу
Изжёванного Мягкого Снегас ночной электричкив жёлтых разводах —как если бывдругзагорелась лампочкав пыльных и липких углахкоммуналки…Эта картинка —кусочек афиши,шелестя, отслаиваетсяот тумбы моего тёмного знания,и глаза прилипаютк очертаниям зданий,и ветер разносит по нимобрывки вчерашних людейв ритме джаза,и я, имитируядвижения кошки,ловлю среди нихпоследний увядший лист…Мы становимся бисером,танцующих капельбезводного океана,все бывшие интересытеряют смысл,разбросанные клочкамигазетных строчек…Пустое говорить нам,что это не то всё,что на самом деле,было бы более точнымслушатьиз положения ниц…
[– Представляешь, он так и сказал: «И совсем другая музыка…» Или вот: «Все мои корабли сожгли те, кто считает себя моими врагами…» Ирка, он такой, как ты. Он – танцует.
– Мужчина не может быть таким, как я. Такой, как я, мужчина – это демон. Даже не крупный бес. А реальный страшный такой демон. Так что пусть он лучше будет просто мужчина-мужчина-мужчина.
– Мужчинский мужчина!
– Это не всегда хорошо… Так вы так ничем таким женско-мужским и не занимались?
– Нет. Представляешь? Даже не хотелось. Нет, ну, не то чтобы не хотелось. Но всё было так… Не смейся! Так эфирно, так воздушно.
– Ага. «Я летаю. Я в раю!»
– Не кривляйся. Всё было именно так! Он самый чудесный из всех, кого я знала.
– Наконец-то ты влюбилась…
– Всё не так просто, Ир.
– Ну, начинается. Всё проще простого на самом деле. Но ты так завралась… Не людям. Не этим своим мужичкам. Ты завралась самой себе. Так у многих происходит. Я бы сказала – у большинства… Сперва ты выдумываешь маленькую ложь. Ну, например, про то, что ты боишься темноты. Ты так долго и упорно твердишь эту ложь, что из темноты начинает проступать что-то. Или кто-то. И вот ты уже веришь в эту тобой же придуманную ложь. И со временем ты настолько проникаешься ею, пропитываешься насквозь, что она становится частью тебя самой – неотъемлемой частью! Неправ был наш любимый Карл Густав Юнг. Психоз – это не затопление индивидуального сознания архетипическими бессознательными содержаниями. Психоз на самом-то деле – это борьба сознания с архетипом. Заканчивающаяся полной и безоговорочной победой сознания. Что мешало тебе сказать этому мужику такое простое слово – «люблю»? Это рвётся из тебя. Но нет. Сознание не дало. «Мы первый день знакомы!», «Да у него куча баб была!», «Он вообще мальчишка – какие-то тридцать пять! Мне подавай мудоносца постарше, попотрёпаннее – моё сознательное к этому привыкло, мне другое не подходит!». Что приуныла?
– Ты права. Я даже рифмы эти свои ему не смогла рассказать… Вдруг рассмеётся?
– С другими тебя это не заботило.
– Меня другие не заботили.
– Ладно, он тоже хорош. Полюбилась баба – хватай и беги. Смирение – самая паскудная форма тщеславия. Особенно – мужского.
– Не передёргивай старика Ларошфуко. У него была скромность. И точно не было слова «паскудная».
– Это потому, что наверняка неправильно перевели… Ни о чём тебя так и не спросил твой Митя?
– Нет. Было такое ощущение, что слова уже близко, но… Вдруг как посмотрит в глаза – и весь мир кружится… И просто молчит. Отчаянно так молчит. Возьмёт себя в руки – и снова… танцует.
– А потом?..]
А потом, когда Сашка включила телефон, пришло сразу несколько сообщений. От просто Вовы: «Где ты шляешься?» и «Дрянь, если опять «командировка» – пеняй на себя!» И от дяди Серёжи: «Детка, я так соскучился, завтра прилетаю, очень хочу тебя видеть. Целую». А я… смеясь, брожу ПОД
И НАДИ лабиринт нам не сват и не брат.Бояться встречи с МинотавромИ умереть от голода —Было бы забавно,И летучих мышей увидеть отраду,Когда порвется нить Ариадны.Интересен был бы, наверное, также,Укус змеи.Все мои кораблиСожгли те, кто считаетСебя моими врагами.Что ж, остаётся толькоПойти сквозь стены.Ведь для того, чтобы летать по воздуху,Нужен просторИ совсем другая музыка…
Владимиру Викторовичу Сашка настрочила: «Ночую у Ирки. Ожидая тебя, можно сдохнуть, воскреснуть и снова сдохнуть». Сергею Валентиновичу просто послала смайлик. Дмитрий Югов тактично отошёл в сторонку.
«Ну да. Захочет – сама расскажет. Всё правильно. Наверное…»
– Я предпочитаю не знать, чем бешено ревновать. Захочешь – сама расскажешь. Решаешь ты, – он легко поднял её на руки. – Куда вас отнести, юная леди? К дому упрямой старухи Юговой, ко второму подъезду?.. У тебя испортилось настроение, Сашенька? Прости, кажется, это именно я его тебе испортил.
В такси они ехали молча. Но её руку он не выпускал.
Проводил ровно до подъезда.
– Завтра я позвоню.
– Я буду ждать…
А на круглой бордельной постели никого не ждал просто Вова. И просто храпел. Сашке было некуда идти. Дмитрий Югов той ночью ей ничего не предложил. А она, как и положено любой уважающей себя психованной суке, утопила архетип ясности в глубокой мути сознания.
«Все уважающие себя психованные суки больше смерти боятся отказов. Чего ещё? Например, выглядеть глупо. А как ты сейчас выглядишь? Глупее некуда. Крепко спящий просто Вова и тупая дура Санечка… Здра-авствуйте, Василий Пименович!»
Сашка вышла на балкон и, прикуривая одну от одной, встретила рассвет. Было прохладно. Погода, взглянув на календарь, опомнилась. Сентябрьские ночи. Ранняя осень.
«Раненая. В голову… Ах, Василий Пименович, если умирать – так умирать до морозов. Потом закапывать тяжело. Впрочем, на всякий случай надо написать завещание с указанием меня, Александру Ларионову, кремировать. Надеюсь, к тому моменту, как моя телесная оболочка покинет этот бренный мир, мне будет что завещать, кроме пепла. И – главное – кому. Пожалуй, сегодня впервые я захотела ребёнка. Не вообще ребёнка. А ребёнка от Мити Югова… Забудь. Он мог бы и…»
На другом конце города Дмитрий Югов в своей почти пустой квартире с остервенением колошматил подвешенную к потолку вместо люстры боксёрскую грушу. Серия за серией, серия за серией, без передыху. По нему градом катился пот. В завершение каждой очередной серии он выкрикивал такое, что услышь это та прекрасная девушка – не в жизнь бы не поверила, что ещё недавно именно этот молодой мужчина рисовал ей в блокноте лёгкими штрихами «аристократа, сливающегося с тростью». И рассказывал про кролика, бегущего по ничейной земле. Старичок эрдель Фёдор осуждающе вздыхал в глубине коридора.
– Перестань ворчать, старый ханжа! Тем более что из нас двоих именно я вот это самое существительное с вот этим самым прилагательным. Я!!! А вовсе не она!
Девятая глава
Лучше московской осени может быть только следующая московская осень.
«Дожи́ли – и то хорошо!»
А ещё лучше – подмосковная.
В неизбежно наступившем утре понедельника Сашка позвонила Грабовской и попросила отмазать от службы. Отключила телефон и поехала за город. Где ещё подумать о жизни, Вселенной и вообще, как не посреди начинающегося разноцветья перелесков. Где в будние дни – никого. Где… Окрестных сел безмозглые просторы,
Окрестных кущ осенних грибизна,Окрестных баб платки с прямым пробором.Такая вот Россия – не Москва.
«Электричка в одиночестве – это не только страшно, но и хорошо… Электричка из воскресенья. Воскресенье – не воскресение, Санечка, а день первый, не так ли?»
И он начался со скандала. Просто Вова проснулся, разумеется, не в настроении. Потому что: а) Санечка где-то шлялась всю ночь! и б) посмела звуками своей жизни его разбудить.
– Я должна была сидеть мышкой и немо восхищаться твоим сном?
– Могла просто прилечь рядом, – неожиданно мягко и ласково сказал он.
«Как всегда «неожиданно». Оксюморон… Знаем мы эти ваши «резкие» переходы, Владимир Викторович. Но больше я на эти “качели” не введусь. Будь осторожнее, Санечка! Сейчас он начнёт то, что начнёт. У него всегда после скандалезного ора неудержимая потребность в сексе!»
Скандал был для просто Вовы лучшим афродизиаком.
«Психоэмоциональный садизм?..»
«Правильная девушка» непременно бы выбежала без шапки в ночь холодную, расхристанная и простоволосая, но не отдалась бы «супостату». Или, схватив в руки кинжал или саблю, возопила: «Не приближайся! Иначе я убью себя!» Но, во-первых, было московское прозаическое сентябрьское утро, Санечка была не расхристанная, а как раз только-только привела себя в порядок. А после ванной она бывала необыкновенно хороша – нежно-розовая, с зачёсанными назад мокрыми волосами. А уж после вчерашней приятно-бессонной ночи она просто вся светилась… Иным прелестницам стрессы лишь добавляют одухотворённости. Особенно – приятные стрессы. Ни кинжала, ни сабли поблизости не было, а хватать в руки единственный тупой столовый нож… Его сперва разыскать надо. Да и Сашка была самой обыкновенной неправильной девушкой. Поэтому и занялась с просто Вовой тем, чем занялась.
