Ответственность религии и науки в современном мире - Сборник статей

В ходе исследования возникает сквозной мировоззренческий вопрос, свидетельствующий о невозможности просто так прервать преемственность познавательных опытов классического этапа, модерна и постмодерна, а именно: является ли создаваемый наномир чем-то принципиально иным, чужим, то есть непознаваемым и отличным, в сущности, от нашего естественного мира, или же он только один из «возможных миров», а значит, подобен нашему? Этот вопрос предполагает ряд уточняющих вопросов, которые будут носить уже не общефилософский, методологический, характер, а касаться конкретных аспектов научного познания:

– будут ли неприродные молекулярные соединения устойчивыми; каков период их распада?

– будут ли искусственные соединения обладать собственными внутренними потенциями к существованию, или же останутся всецело во власти человека? будут ли они иметь собственные внутренние закономерности, или же будут встраиваться в контекст уже существующих законов и закономерностей?

Все эти вопросы свидетельствуют о возрастающей неопределенности в сфере науки будущего. Перемены в области бесконечно-малых структур порождают в результате перемены бесконечно-большого масштаба. И остановить таких «франкенштейнов» невозможно.

Можно сказать, что место законов развития занимает теперь «закон эволюции», – причем это достаточно условное выражение: эволюция стихийна и не обладает внутренней склонностью к закономерности. Тем не менее не будет ошибкой полагать, что «постчеловек» как субъект создания абсолютно новых вещественных структур объективного мира и самого себя как части этого мира – это именно эволюционная ветвь «homo sapiens». Хотя, на первый взгляд, такой скачок в отношении человека к миру и самому себе выглядит революционно и совершается согласно законам развития (прежде всего, развития науки). Но это лишь на первый взгляд. Очевидно, процесс развития, однажды став альтернативой природной эволюции, в какой-то момент начинает демонстрировать свою относительность и вновь приближается к состоянию природной. Можно привести и другой аргумент. Согласно мнению Ф. Энгельса, дух однажды проявляет свою сущность в том, что появляется вопреки существованию эволюционирующей природы; тогда логично предположить, что дух так же вопреки – только уже своему собственному развитию – может уступить место эволюционному процессу. Об этом свидетельствует всевозрастающая зависимость человека от объективных и субъективных обстоятельств. Причем, созданные субъективно, обстоятельства со временем становятся объективными и начинают подчинять себе человека. В этом, как кажется, один из признаков различия эволюции «давно минувших дней» и эволюции современной. Иными словами, главным отличием является то, что изменение органических видов происходит под воздействием природных, неотчуждаемых факторов, к которым виды приспосабливаются либо вымирают. Это процесс, в котором малейшая перемена тут же влечет за собой изменения всей системы, поскольку система работает по принципу организма, тела. А «постчеловек» – это следствие приспособления человека уже к факторам социальным, которые он сам породил своей деятельностью, – но породил как изначально отчужденные, превращенные, непредсказуемые.

Изменения локального характера не сразу и не всегда приводят к глобальным изменениям. Поэтому процесс адаптации к ним является амбивалентным: с одной стороны, у человека, кажется, есть время подготовиться к грядущим переменам; с другой стороны, зная, что нужно ожидать перемен, он не знает, каких именно. Поэтому можно сказать, что эволюция в традиционном понимании есть форма приспосабливания, а современная эволюция есть форма зависимости.

2. Реконструкция архаического языка. Стабильное употребление в научной сфере выражений «живая материя», «мертвая материя» свидетельствует об отказе от метафизических представлений о материи в пользу конкретности, наглядности и реальности. Фактически, это восстановление представлений, свойственных античным «физикам», если вспомнить замечание Аристотеля о том, что милетцы словом «materia» обозначали конкретное вещество. Однако нельзя сказать, что представления о материи в пустословиях вовсе лишены признаков субстанциальности (пе-вовещества) и онтологичности (универсальной категории) и обладают лишь признаками материала, конструирования, изменчивости. Выражение «живая/неживая материя» как понятие-символ, понятие-образ, применяется сегодня в силу разных причин. Прежде всего, потому, что выражение «живое/неживое вещество» есть, мягко говоря, не вполне грамотное. Несмотря на то, что нам до сих пор очень мало известно о содержании жизненного механизма, мы можем с уверенностью утверждать, что он зарождается не на вещественном уровне; жизнь есть один из принципов бытия материи, а потому нельзя сводить ее к функционированию органического вещества. Дух – тоже жизнь, и это следует учитывать. И поэтому выражение «живая/неживая материя» содержит в себе выход за пределы законов логики, сочетая в себе и принципы развития, и принципы эволюции. В то же время это выражение указывает на игнорирование проблемы всеобщего, на абсолютность перехода от ситуации к ситуации без всякого внутреннего целеполагания.

Помимо понятий-дублеров возникают и совсем самостоятельные мифические понятия, не имеющие аналогов ни в науке, ни в повседневности и несущие на себе сильный налет визионерства: таковы, например, выражения «серая слизь» или «черная топь»[217]. Несмотря на предельную внешнюю (без)образность и одновременно подавленную эмоциональность, они означают вполне конкретные ситуации из вполне возможного будущего: превращение биосферы в хаотичную массу неподконтрольными действиями наномашин или использование нанотехнологий в военных или преступных целях.

3. Стирание границ между игрой и реальностью, серьезным и несерьезным. Поскольку движение общества осуществляется не от знания к знанию, и не от незнания к знанию, а хаотично, случайно, то серьезно к этому относиться нельзя. Человеку легко сойти с ума, если представить настоящие последствия своей деятельности. Поэтому вместо известного модернистского принципа «истина, или все что угодно» вводятся другие, более мягкие, принципы представления происходящего: «почему бы и нет?» или «как если бы это было в действительности». Причем, последнее особенно уместно в ситуации, когда что-то в самом деле происходит. Но мы не то чтобы подвергаем это сомнению, а представляем реальное как «еще-не-сбывшееся», не замечаем реальности, – и она, вроде бы, отступает. Это, разумеется, форма проявления социального инфантилизма, но она также и форма спасения человека от самого себя в условиях необратимости его действий. Это как уже известная история с экспериментальным обнаружением «черной дыры». Самое удивительное в том, что если мы заранее оговорим, что ситуация будет все время в рамках эксперимента, то есть игрового действия, то результат будет безобидным. «Черная дыра» нас не поглотит, ведь это мы ее придумали.

4. Эсхатологичность. Это, пожалуй, одно из немногих представлений, которое не меняет свой мифический характер ни при каких обстоятельствах и потому является наиболее непоследовательным и запутанным.

Рационалистическое отношение к человеческой истории всегда предполагало ее бесконечность, поскольку не существует такого достаточного, логического основания, согласно которому можно рационально представить картину завершения истории не как ее предметное воплощение, а как «завершения самой сущности исторического». Классический монистический рационализм XVIII–XIX вв., пришедший на смену рационалистическому дуализму XVII в., так обосновывал это утверждение. Человеческий мир в принципе познаваем, поскольку у него всегда было и есть единое основание. Этим основанием в различное время считали Вселенную, Бога, природу, человека, что не мешало представлять окружающий мир внутренне наполненным смыслом и имеющим цель. Одно лишь основание непознаваемо и дано человеку формально – все же остальное является осмысливаемым в процессе времени, и нет ничего такого, что было бы принципиально непознаваемо и в то же время предметно. А если так, то бесконечному существованию социума ничто не угрожает, и завершение истории в акте Высшего Суда есть завершение лишь ее предметной формы и переход в иную форму – из существования в бытие, в торжество Вечности над временем. Историю нельзя «убить», как отдельного индивида. Более того, даже отдельного индивида нельзя убить, потому что он есть носитель Божьего Духа. Это не в состоянии сделать даже Бог, поскольку при этом Он не сможет осуществить Свою цель. Посему доктрина Высшего Суда есть выражение высшей цели Божьего Бытия и одновременно выражение высшей цели человеческого существования, по достижении которой человечество восходит на новую ступень существования, присоединяясь к божественной сфере или воссоединяясь с ней.