Очерки, статьи - Эрнест Хемингуэй

Откройте ее заново и вы поймете, что я имею в виду. Диалоги кажутся фальшивыми, а описания боев — крайне неубедительными. Есть много книг вроде этой; они звучат так же захватывающе, как хорошая новая пьеса, в момент публикации, а через несколько лет они так же мертвы, как декорации от той пьесы, попавшиеся вам на театральном складе.

Всегда трудно понять, почему определенного рода литература устаревает и становится хуже. Мне кажется, это объясняется наравне с иными причинами еще и тем, что авторы неуместно используют сленг. От века в языке есть разряд слов непечатных, но необходимых. И именно ими на протяжении столетий изъясняются люди, оказавшись в трудном положении. Но если заменить эти вечные слова сленгом, а сленг умирает в языке по крайней мере каждые три года, то это портит написанное и произведение гибнет вместе со смертью очередного жаргона…

О нашей Гражданской войне ничего стоящего не было написано, если не считать забытую вещь Де Фореста[72] «Мисс Равенель уходит к северянам», до тех пор, пока Стивен Крейн не выпустил «Алый знак мужества». В нашей антологии мы даем эту книгу полностью и без сокращений. Крейн написал ее прежде, чем увидел какую бы то ни было войну. Но он прочел все воспоминания современников тех событий, прослушал множество историй от старых солдат (а они тогда были не так уж и стары), но главное — он внимательно изучил великолепные фотографии Мэтью Брэйди[73]. Создавая на основе этих материалов свою книгу, он описал представление взрослых мальчишек о войне, которое ближе к истинной войне, чем все, что пришлось увидеть позднее на полях сражений самому автору «Алого знака мужества». Это одна из лучших книг в нашей литературе, и я включил ее целиком, потому что по цельности книга Крейна не уступает великим поэмам.

Если вам хочется понять, насколько совершенна та или иная проза, попробуйте сократить ее, чтобы включить в какую-либо антологию. Я не имею в виду, хороша книга или нет. Лучше Толстого о войне все равно никто не писал, но его произведение столь велико и всеохватывающе, что любое число страниц о битвах можно вырезать из целого: они все равно сохранят достоверность и литературные достоинства, а вы даже не почувствуете себя при этом преступником. И на самом деле, «Война и мир» только выиграла бы, если б ее сократили; Конечно, не за счет основного действия, а за счет тех фрагментов, где Толстой подгоняет истину под свои выводы. А вот крейновская книга вовсе не поддается сокращению. Я уверен, что автор сам выкинул из нее все, что было можно, добившись совершенства, какое встречаешь лишь в стихах…

В прошлом году издатели нового перевода «Войны и мира» предложили мне написать предисловие к нему с тем, чтобы показать сходство между двумя вторжениями в Россию — наполеоновским и гитлеровским. Я обнаружил столько несоответствий в точке зрения, согласно которой эти вторжения следует сравнивать и что результаты их одинаковы, что от предисловия отказался. Я люблю «Войну и мир», люблю за изумительные, проникновенные и правдивые описания войны и людей, но я никогда не преклонялся перед философией великого графа. И мне жаль, что возле него не нашлось никого, кто, пользуясь его доверием и с его разрешения, устранил бы самые неудачные и тяжелые примеры его философских размышлений, оставив ему только путь подлинного художника. Толстой мог придумывать по глубине проникновения и правдивости несравненные вещи. Но его громоздкая мессианская философия была ничуть не лучше, чем откровения любого евангелистского профессора истории, и у Толстого я научился не доверять своей собственной философии и старался писать так достоверно, прямо, объективно и скромно, насколько это в моих силах.

Рассказ об арьергардном бое Багратиона в «Войне и мире» — самое тонкое и проникновенное описание сражений, которое мне когда-либо приходилось читать; и поскольку все там изображено в малом масштабе, картина становится особенно ясной и дает полное представление о том, что такое бой; лучше Толстого никто не сумел этого сделать. Я предпочитаю этот фрагмент грандиозному описанию Бородинской битвы. Из «Войны и мира» мы еще включили в антологию замечательный рассказ о первом бое и гибели юного Пети Ростова… В этом рассказе ощущаешь все счастье, свежесть и благородство первого столкновения мальчика с ремеслом войны, и описано это столь же достоверно, как и в «Алом знаке мужества», хотя между героями мало общего — разве только их молодость, да еще то, что они впервые сталкиваются с вещами, которые не знает никто, кроме самих солдат…

Лучший рассказ о том, как ведут себя люди в моменты всемирных потрясений, принадлежит Стендалю: портрет юного Фабрицио при Ватерлоо. Рассказ куда больше похож на настоящую войну и куда меньше на ту чепуху, которая о войне пишется. Однажды прочитав стендалевское описание, вы словно сами побываете при Ватерлоо, и никто уже не в силах отнять у вас этот опыт. Вам нужно прочесть описание того же сражения у Виктора Гюго — точная, величественная, четкая картина всей трагедии, и тогда вы поймете, что вы уже, собственно, повидали все вместе с Фабрицио и на самом деле уже видели поле при Ватерлоо, поняли вы это или нет. Стендаль показал нам малую часть войны так близко и с такой ясностью, с какой это не удавалось раньше никому. У него дано классическое описание побежденной армии, и рядом с этим все нагромождение деталей в «Разгроме» Золя представляется мертвым и неубедительным, как гравюра на стали. Стендаль служил в наполеоновской армии и повидал несколько величайших битв в истории. Однако о войне он написал только один длинный эпизод в «Пармской обители», который мы целиком включили в антологию.

Именно при Ватерлоо, когда генералу Камбронну[74] предложили сдаться, он — как принято считать — ответил: «Старая гвардия умирает, но не сдается!» На самом же деле Камбронн ответил: «Merde!», и французы по сей день, если не желают произносить это слово, поминают «словечко Камбронна». И у нас тоже есть слово для определения дерьма. Все различие между героическим и реалистическим описаниями войны отражено в различии между двумя этими выражениями. Но сущность того, что человек говорит на настоящей войне, вы найдете у Стендаля.

…Пока идет война, цензура может скрыть заблуждения, грубые ошибки и акты почти преступных решений и халатности руководства. Такое случается во всех войнах. Но по окончании войны за все это придется расплачиваться. Народ сражается, и в конце концов люди узнают, что случилось на самом деле. Несмотря на любую цензуру, народ в конце концов всегда узнает правду, потому что много народу было на войне.

Легче легкого одурачить людей в начале войны и руководить ею келейно. Только потом начинают привозить раненых, и тогда распространяются подлинные сведения. Наконец, когда мы выиграем войну, участники боев возвратятся домой. Миллионы вернувшихся будут знать, как все обстояло на самом деле. Правительство, которое желает сохранить доверие народа после войны или на последних ее этапах, должно доверять народу и сообщать ему все, что допустимо — плохие вести и хорошие, — без риска помочь врагу. Скрывая ошибки, чтобы прикрыть людей, совершивших эти ошибки, правительство добьется того, что потеряет доверие народа, а это, вероятно, одна из самых больших опасностей для нации.

Я уверен, что по ходу войны наше правительство поймет необходимость говорить людям правду, всю правду и ничего, кроме правды, — всегда, когда это не помогает врагу, потому что близится такое время в этой войне, когда правительству будет необходимо полное и совершенное доверие всех граждан, если наша страна собирается выстоять.

Рейс к победе[75]

«Кольерс»

22 июля 1944

Никто теперь не помнит дату библейской битвы при Спломе. Но день, в который мы заняли береговой район Фокс-Грин, известен точно: это было шестого июня и дул свирепый норд-вест. Когда мы серым утром шли к берегу, крутые зеленые волны вставали вокруг длинных, похожих на стальные гробы десантных барж и обрушивались на каски солдат, сгрудившихся в тесном, напряженном, неловком молчаливом единении людей, идущих на бой. Впереди, в стальном трюме, стояли ящики с тринитротолуолом, обвязанные резиновыми спасательными поясами, чтоб можно было пустить их вплавь по волнам прибоя, и противотанковые ружья в непромокаемых чехлах, напоминающих прозрачные дождевики американских школьниц.

К каждому предмету был тоже прикручен резиновый спасательный пояс и такие же серые резиновые пояса, застегнутые под мышками, были на всех солдатах.

Когда в баржу ударяла волна, зеленая вода вспенивалась добела и захлестывала людей, оружие и ящики боеприпасов. Впереди виден был берег Франции. Серые глыбы транспортов с целым лесом подъемных стрел остались позади, и море кругом усеяно было десантными судами, ползущими вперед, к Франции.