Бонсай - Кирстен Торуп

Садится на дровяной холмик, который совсем недавно был мебелью. Как ведьма, ожидающая Вальпургиевой ночи, она сидит там, одна в целом мире, в ожидании приговора. Обратив гнев на себя, желает лишь умереть точно так, как умер Стефан. В постели, облаченной в японское кимоно. Ни о чем другом думать не может. Воображение парализовано. Сознание намертво запечатлело картину Стефановой смерти, только в роли Стефана — она сама.

Позвонив М., молодому режиссеру, изливает ему свое горе: она не сможет работать над сценарием, пока не изживет смерть из тела с помощью ритуального повторения. Он предлагает ей обратиться к психиатру. Поблагодарив за совет, она понимает, что, недостижимая ни для кого, пребывает вместе со Стефаном в царстве смерти.

Те дни были наполнены эйфорическими приготовлениями к торжеству, совершенно в духе Стефана. Дела насущные не оставляли места для скорбных мыслей и путаных чувств. Прекрасное время: расцвет жизни, смерть еще не наступила. Хлопоты, прежде всего хлопоты. И цветы. Элин купила горшочки с красным вереском. Во всей квартире стоял аромат ютландских вересковых пустошей, напомнивший ей о словах, известных еще со школы: «Внешняя утрата да обернется внутренним приобретением». Вывеска над входом в бюро ритуальных услуг была черной, блестящей, с витыми золотыми буквами. В углу написано: «С 1883 года». Она представляет длинный ряд гробов, которые вынесли отсюда за долгие годы существования этого заведения, помнит, что симпатичный распорядитель похож на профсоюзного босса. Она вручила ему свидетельство о рождении и медицинскую страховку Стефана — подтверждение его существования. Воспоминание о том, как они с Элин послали Йоана забирать документы из квартиры Стефана, потому что боялись встретить там привидение, вызывает у нее улыбку. Они не рискнули даже показаться на улице, где стоял его дом, боялись столкнуться там со Стефаном и ждали Йоана на перекрестке с круговым движением.

Распорядитель вручил Нине длинный список с перечнем услуг, в котором следовало поставить галочки. Гроб: простой, белый, без креста и виноградных лоз. Сорочка: белая, хлопковая. Урна: темно-синего цвета. Как по заказу, в бюро спустилась цветочница с еще одним списком цветов на любой вкус и кошелек. Они выбрали темно-красные розы и лазурно-голубые ирисы, гроб должен утопать в цветах.

Наконец наступило время торжества. Ради удобства актеров похороны назначили на воскресенье. Провести панихиду в воскресный день не в церкви было весьма непросто. Но их замечательному распорядителю удалось договориться в одном крематории в пригороде Копенгагена. Этому распорядителю, который незаметно превратился в посвященного члена семьи, Нина передала кассету с симфонией «Юпитер», объяснив, что вся церемония должна занять ровно двадцать пять минут, продолжительность звучания кассеты. Музыка Моцарта призвана была стать храмом для Стефана.

«Проклятая простота, — шипит она в облаках сигаретного дыма, — безжалостный, самоуничтожающий минимализм, не предполагающий даже такой малости, как доброе дружеское слово. Почему бы не подумать о скорбящей семье, им все-таки надо с этим дальше жить». Ею снова овладел гнев, грозный бог грома, единственное, что ей осталось от Стефана.

Она видит себя с Элин сидящими в комнате ожидания при больничной часовне, в то время как двое мужчин, один в белом халате, другой в черном костюме, заканчивают готовить тело к похоронам. В продолговатой стерильной комнате без всяких украшений, в освещенном неоновой лампой преддверии ада или рая. Она принесла с собой белого костяного слоника и две синие лилии, которые положит в гроб Стефана. А Элин — раковину, чтобы он смог слушать звук великого океана, и букет сухих цветов, перевязанный цветной ленточкой.

Из часовни раздался стук. В дверь просунулась голова, и человек в белом халате спросил: «На нем серая футболка. Оставить или снять?» Элин решила оставить. Она помогала ему надеть ее в то утро, после неудавшегося самоубийства. Как только распорядитель скрылся за дверью, они вспомнили о серебряной цепочке, которую Стефан непременно хотел забрать с собой. Нина постучала в дверь часовни и спросила, есть ли на Стефане цепочка. «Нет», — хором ответили оба мужчины, и не в их власти было взять ее из больницы. Цепочка уже перешла в ведение суда по вопросам раздела наследства. Они с Элин утешились тем, что смогут положить ее в могилу Стефана позже, когда будут предавать урну земле.

Они вошли в часовню. Горели свечи в высоких серебряных подсвечниках. Гроб стоял на низких подмостках серого цвета. Стефан лежал подобно прекрасному изваянию. Руки, покоящиеся на погребальных одеждах. Щеки, покрытые румянами. Он выглядел довольным и гордым. Сорочка со стойкой придавала ему элегантную, как у мумии, ауру, достойную древних египтян. Они положили в гроб слоника, раковину и цветы. Не отрывая взглядов от бездыханного произведения искусства, остановившего время. Они к нему не прикасались. Боялись, что теплая, живая рука пробудит покойного, заставит восстать из мертвых.

Вошел «белый халат», спросил, не заканчивают ли. Сбитые с толку, они вернулись из вечности и кивнули ему. Он накрыл лицо Стефана белым платком, тело — саваном. Двое в черно-белых одеждах положили на гроб крышку. Вместе с Ниной и Элин они взялись за ручки гроба и понесли его к катафалку. Мужчина в черном сел за руль. Они стояли и смотрели, как катафалк со Стефаном с тягостной медлительностью тронулся с места, поехал и, наконец, исчез вдали.

Нина помнит телефонный разговор с матерью Стефана, которая позвонила и отменила их совместный ужин. Она боялась, что Нина будет рассказывать ей о смерти Стефана. Нину задевало ее нежелание встречаться. Ей негде больше голову приклонить. Мать Стефана до обострения его болезни была настоящей опорой. Она и правда любила эту женщину, считала ее образцом для подражания. Во время болезни Стефана отношения с бывшей свекровью стали натянутыми, после того как однажды днем, за чашкой чаю, та доверительно сообщила ей о своих надеждах, что Стефан сам решится вовремя с этим покончить. Нина тогда почувствовала, что его мать, со своим болезненным отношением к жизни, распространяющимся даже на сыновей, стала ее врагом. Но после смерти Стефана она надеялась вновь сблизиться с ней.

Мать Стефана передумала и все же решила принять ее, но только к чаю. С цветком в руках она поехала в Шарлоттенлунд. Свекровь была сдержанна и сразу же заявила, что ни в коем случае не желает говорить о Стефане, ни живом, ни мертвом. Он был абсолютным табу. Нине стало нехорошо, она не знала, о чем же тогда разговаривать. В голове у нее был один Стефан. Подбирая слова, она осторожно рассказала свекрови о похоронах, как они должны пройти, кто будет. О симфонии «Юпитер». Матери было достаточно. Она прервала Нину, заметив, что рада быстрому концу, иначе она лично готова была бы сделать Стефану укол.

Нина с детским ехидством подумала: знала бы, как умер Стефан, небось не рассуждала бы так самоуверенно. Но сделала вид, будто пропустила реплику хорохорящейся свекрови мимо ушей. Она пила свой чай и беседовала о погоде, однако к печенью не притронулась.

Нина заметила, как по щекам потекли слезы. Это виски так подействовало на нее. Она закрутила пробку и поставила бутылку на пол. Приготовилась встать — в первый раз после похорон. Надела платье, слишком обтягивающее, с глубоким вырезом. Накрасилась, нарисовала идеальную маску: оливкового цвета тени, тушь, румяна, толстый слой пудры. Встала на высокие каблуки. Она все еще жива. Похудела. Скорбь удалила излишки плоти. Омолодила ее. Она снова юна. Волосы блестящие, глаза ясные. Невинна, как до кислотной ванны фиктивного брака. Большое зеркало в спальне подтверждает это.

Повесив на плечо сумку, она выходит из спальни. Ее существование имеет цель. Пункт в повестке дня. Она поедет в больницу и поквитается с «дылдой». Он ожидает ее в своем грустном кабинете в бетонном полуподвале больницы. Она приходит ровно в назначенное время. Признак силы и владения ситуацией. Врач поднимает руку, указывая ей на стул по другую сторону письменного стола, где обычно сидит коллега, с которым они делят кабинет и рабочее место. Он распоряжается бесконечным числом пациентов, но не собственным кабинетом. Это превращает его в человека. На столе полно бумаг и папок. Не хватает заботливой руки, чтобы убраться.

Она разглаживает платье, пережиток «космического» стиля веселых шестидесятых, в таком хорошо на коктейльной вечеринке, но оно слишком узкое, чтобы сидеть на неудобном конторском стуле. Подол платья, поднимаясь, обнажает колени, большие круглые коленки прачки. Сколько раз она молила Господа об узких, острых, аристократических коленках.

Врач откашливается и просит прощения, что не смог найти более подходящего места для столь важного разговора. Ее визит как будто взбодрил его. Голод по абсолютной правде о смерти своего пациента-гуру. Она пока не решила, узнает ли он эту правду. Непонятно, можно ли на него положиться. А может, у него под столом включенный магнитофон. Не сохранит ли он ее слова в центре памяти тренированного мозга? Чтобы потом обвинить в соучастии в убийстве. Сможет ли отделить свои чувства к Стефану от профессионального долга? Он нарушает тишину первых мгновений: