Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

«Опасается Ермак, не доверяет этим посланцам», — догадался Матвей Мещеряк, и от этой догадки в душе зародилось беспокойство: неужто опять обман? Тогда Карача злоехидством погубил казаков, теперь вроде бухарские купцы объявились, а встретить их не можем, будто в пятнашки с нами играют… Скорее бы в Кашлык воротиться да зажить спокойно.

Он отыскал взглядом струг, на котором вместе с промысловиком Наумом Ковалем плыла Марфуша со своей новой подружкой Зульфией.

«Проведать бы как, ктó у нее на сердце пригрелся, — пришло негаданно тревожное волнение в душу Матвея. — Неужто в Нижнем Новгороде остался мил-дружок, а она по нему тоскует ночами?»

— Чальте струги к островку, — прервал взволнованные размышления Матвея резкий голос Ермака, — вон в той излучине Иртыша, напротив устья Вагая! Ортюха! — позвал атаман Ермак десятника. — Твои казаки в карауле будут стоять до полуночи, опосля вас сменят казаки десятника Ивашки Лукьянова.

— Слушаюсь, Ермак Тимофеевич! — живо откликнулся Ортюха, позвал своих казаков, и они разместились по стругам, которые были вытащены носами на прибрежный песок, а кормой к вагайской протоке, которая в этом месте была шириной не более двадцати шагов и глубиной чуть выше человеческого пояса. За бродом и доглядывали караульщики, опасаясь внезапного нападения татар, хотя за весь обратный путь от Шиш-реки не был замечен ни один кучумовский воин. Можно было подумать, что хан собрал их в единое войско где-нибудь под Кашлыком для последнего решающего сражения.

Однако ночь прошла спокойно, и только верховой ветер шумел листвой в кронах могучих деревьев островка и дикого необжитого леса левобережья Иртыша. После быстрого завтрака струги на веслах пошли вверх по Вагаю. Пустынные берега, где нехоженые леса сменялись обширными заболоченными низинами, над которыми вольготно в полной безопасности кружили несчетные стаи диких уток, гусей и более редких длинноногих цапель.

— Расшиби меня гром натрое! — восхищался обилием дичи Иван Камышник, делая вместе с другими казаками размеренные гребки веслом. Поохотиться бы здесь с недельку, так на всю зимушку битой птицей запаслись бы! Экое обилие!

И на соседнем струге разговор шел о богатствах сибирской природы.

— Наладить бы в достатке хлебных пашен, так не жизнь была бы, а сплошная радость крестьянину!

— Да-а, и луга для скотины привольные, травы вона какие — упадешь, так и в неделю жинка не сыскала бы… разве что только по винному запаху! И для пастбища, и для сенокоса!

— Здешние народцы больше пушниной промышляют, табуны пасут для себя и для продажи. Конина у них — первейшая еда, еще с древних времен, — заметил рябой Тимоха Приемыш, который в молодости, как говорил друзьям, был в послушниках при монастыре на Белоозере и от старого игумена выучился писать и читать. — В древних летописных книгах много известий о хане Батые, о хане Мамае и о нравах тогдашних татар.

Ортюха Болдырев сплюнул за борт, ругнул и старых и новых обитателей пограничных с Русью народов востока и юга:

— Из рода не бывает перевода, сто чертей тем ханам в печенки, чтоб в гробу ворочались да гремели костями! Сколь живут рядом с нами, столько и делают набеги! Все норовят пограбить, пожечь, пленных похватать — кого в продажу, кого в рабство, а девок наших — в утеху ханам да мурзам разных мастей! — и бросил быстрый взгляд на соседний струг, где рядом с рыжеголовым Федоткой Цыбулей на носу струга сидела Марфа и о чем-то горячо спорила с родителем Наумом. Промысловик вместе с казаками сидел за веслом и, прогребая, откидывался крепким телом назад, успевая при этом сказать дочери что-то веселое. Пообок с Марфой, укрыв лицо почти до глаз, сидела княжна Зульфия, слушала чужой разговор и быстро-быстро переводила взгляд с одного говорившего на другого, стараясь понять, о чем идет шутливый разговор.

«Славная девица, — с нежностью, подступившей к сердцу, подумал бывалый казак. — Ишь, словно синичка, влетела в чужую избу и от робости глазенками мечется!»

— Придет и хану Кучуму крах, как и иным: Мамаю и Ахмату из Золотой Орды, казанскому да астраханскому, — уверенно проговорил Тимоха Приемыш. — Останется один крымский хан, да и тот присмирел надолго.

Становище Атбаш открылось именно тогда и там, где его и надеялся увидеть Матвей Мещеряк, помня приметное место на излучине Вагая вокруг лесистого холма. Именно отсюда он с казаками совершил дерзкий ночной налет на лагерь татар, бой завершился разгромом татарского отряда и пленением неукротимого Маметкула.

Казацкие струги вышли из-за лесистого холма к становищу столь неожиданно, что местные жители не успели даже похватать детишек и скрыться в недалеком темном лесу. Толмач Микула, надрывая горло, кричал со струга, что «атаман-князь» Ермак им ничего худого не сделает, он только хочет узнать, приходил ли к становищу караван бухарских купцов и что им известно о том караване.

Жители немного успокоились, мужчины кучками сгрудились у невысоких изб и шатров, ребятишки прятались за спинами стариков, боязливо посматривая на страшных, по рассказам бабок, «урус-казаков». Навстречу Ермаку, который сошел на травянистый берег в сопровождении трех десятков казаков, поспешил старейшина селения в длинном ватном халате нараспашку, в синей рубахе и в шелковых изрядно потертых шароварах с большой заплаткой на левом колене. На седой редковолосой голове заячья шапка. Худое гладкокожее лицо украшали удивительно пышные бело-серые усы, но черные почти без ресниц глаза и подрагивающая бородка, которую старик то и дело оглаживал коричневыми пальцами, выказывали внутренний страх за судьбу селения и жителей Атбаша.

На вопрос, был ли здесь недавно бухарский караван, старейшина с бесконечными поклонами ответил, что слух о таком караване был, но где теперь купцы, ему неизвестно. Если «атаману-князю» нужен ясак, он велит жителям принести от каждого дома и от каждой юрты по два соболя, только просит казаков становища не жечь и девок не бесчестить.

— Скажи им, Микула, что ясак возьмем, становища рушить не будем. Пусть несут по два соболя да по пять уток или гусей, у кого что сыщется казакам в прокорм. Если есть хлеб и какое ни то зерно, то и соболей не надо, возьмем ясак съестным припасом. Ортюха, осмотри окрестности. Ежели караван стоял поблизости, непременно кони и верблюды оставили изрядное количество навоза.

Ортюха Болдырев повел казаков к окраине становища, внимательно осмотрел дорогу с южной стороны, глубокий, но с ровным дном брод, затем прошел саженей пятьдесят по дороге от Атбаша в сторону Кашлыка. Возвратился с нерадостным сообщением: