Право на возвращение - Леон де Винтер

— Потеряли дочь? Как?

— Она заболела.

— И тогда они забрали себе чужого ребенка?

— Скорее всего, они считали, что удочеряют сироту. Там полный бардак со свидетельствами о рождении. Любой документ можно подделать. Так что, наверное, они не знали, что у девочки был дом, что ее украли у кого-то.

— Но кто-то сообщил об этом?

— Брат приемной матери. Он обанкротился. И, ничего не сказав родственникам, стал искать возможности срубить денег.

— То есть он знал, что девочку украли?

— Думаю, что да. И сыграл роль в возвращении девочки.

— Ты называешь это «возвращением»? — прошептала Эва, пытаясь отыскать в его лице хоть что-то человеческое. Он чувствовал себя садистом, ему не хотелось больше об этом говорить.

— Они хорошо с ней обращались?

— Думаю, да. Я даже уверен.

— Но она…

— Она заболела. И у нее обнаружили опухоль мозга. Ее нельзя было оперировать.

— Нельзя? — спросила Эва, опустив глаза. Она больше не смотрела на него.

— Я не доктор, это та информация, которую я получил.

— Так эти люди — во второй раз, да?

— Да, — подтвердил Брам.

— Им, должно быть, было очень больно?

— Эва — я не знаю этого.

— И ее похоронили?

— Да. В Вифлееме.

— Как ее звали?

— Сара, — сказал он.

Она отвернулась, взяла свою сумочку и вышла. Он удивленно поглядел ей вслед и увидел, что она пошла не в сторону туалета, а к входной двери. Он соскочил было с высокой табуретки, чтобы бежать за ней, но передумал и уселся на место.

Подошел Джо, держа бутылку наготове; они с Брамом обменялись понимающими взглядами. Заметив исчезновение Эвы, он пожал плечами, словно говоря: и так бывает, и снова показал класс, наполнив его рюмку «всклянь».

— Ты вчера работал?

Брам кивнул.

— И мы будем продолжать позволять им это?

— Как постоянно позволяем уже две тысячи лет, — отозвался Брам. — Сигаретки у тебя не найдется?

Джо подтолкнул ему пачку.

— Ави, ты когда-то был профессором, ученым человеком.

Брам кивнул:

— Я много чего прочел, но ничему не научился, Джо.

— Что нам делать с этими подонками?

— С которыми? — спросил Брам, взял зажигалку Джо, прикурил и глубоко затянулся.

— С этими вонючими ублюдками, с бородатыми обезьянами.

— Которыми бородатыми обезьянами?

— С нашими и с ихними.

Брам покачал головой:

— Дыши носом, Джо, дыши носом.

— Всех потравить. В Иерусалиме и в Мекке, — предложил Джо. — Потом все это хозяйство снести к чертовой матери. И на Храмовой горе, и эту кучу камней в Мекке. И на их месте построить изумительные торговые центры. С хорошо налаженной системой кондиционеров. Замечательные магазины. Что-нибудь вроде «Секретов Виктории»,[61]«Старбакса». Как тебе такая идея?

Брам кивнул:

— В этом что-то есть. Но тут или там могут возникнуть небольшие трудности.

Джо кивнул головой в сторону двери.

Там стояла Эва, глаза ее были скрыты темными очками. Губы зашевелились, и он прочитал: «Пойдешь со мной?»

Его разбудила сирена проезжавшей под окнами «скорой». Они всегда брали один и тот же номер на самом верхнем этаже. Он выкурил сигарету на балконе и теперь ждал, когда проснется Эва. Из тьмы, начинавшейся за пустым предрассветным пляжем, до половины освещенным фонарями набережной, выкатывались волны, на секунду попадая в освещенную полосу, прежде чем уйти в песок. Машин совсем мало, и почти нет пешеходов. Большинство ночных клубов и дискотек давно закрылись, потому что их стало невыгодно держать, из дома по вечерам выходили, чтобы прогуляться после скандала с женой или — за лекарством в ближайшую аптеку. Те времена, когда молодежь, следуя сложным ритуалам соблазнения, фланировала по набережной, остались за гранью времен.

Эва очень давно не бывала на пляже. Она могла смотреть на пляж, сказала она Браму, но не могла заставить себя ступить на него.

— Почему? — спросил Брам.

— Потому что я могу совсем свихнуться, — ответила Эва. — Я боюсь пляжа.

Он услыхал, что Эва пошевелилась, и подошел к ней поближе, но она не просыпалась. Простыни сдвинулись, когда она повернулась, и он увидел ее грудь. Раньше, до знакомства с Эвой, он посещал ее коллег и знал, что дамы, занимающиеся этой профессией, придерживаются определенных правил. Они допускают мужчин до самых интимных частей своего тела, а за дополнительную плату предоставляют им и свои рты. Однако языком они работать не обязаны, поцелуи выходят за рамки профессиональных канонов, а прикосновения к их груди строго регламентированы. Но Эва целовала его. И позволяла ласкать свои груди. А сегодня она разрешила ему даже не использовать презерватив. Она вела себя с ним, как официальная любовница, и он не знал, ведет ли она себя так же с другими мужчинами. Очень возможно, что она — проститутка высокого класса (они, конечно, никогда не говорили об этом) и способна полностью отдаваться каждому клиенту так, словно он — ее единственный возлюбленный; она мало зарабатывает, но, кажется, совершенно не озабочена этим. До сих пор мысли о том, что она так же ласково принимает других мужчин или — что она с такой же готовностью распахивает свои колени для других, не трогали его; теперь он понял, что чувствует ревность, когда представляет себе, что завтра, на этой же самой кровати, она будет точно так же отдаваться другому. Но у него не было монополии на ее тело, никаких исключительных прав.

Этой ночью они ни о чем не разговаривали. Она немного поплакала, но это случалось с ней часто, а потом они молча слушали рокот прибоя и еле доносящийся снизу, далекий шум города.

Брам оставил ей достаточно денег, чтобы расплатиться за номер.

Он не спеша шел через притихший город. Ни одного прохожего. Ни одного автомобиля, торопящегося на позднюю вечеринку. Здания, построенные эмигрантами в начале прошлого века, все еще стояли, притворяясь кому-то нужными, вдоль улиц. Символы новой жизни. Обычной страны для обычных евреев. Где можно позволить застать себя врасплох. Где подростки будут целоваться, прячась в кустах; где на пляже можно будет играть в маткот, — игру вроде тенниса с деревянными ракетками и маленьким резиновым мячиком; где вечером пасхального седера дети будут спрашивать, почему этот вечер так отличается от других. Что они сделали не так? Хартог бы ответил на это: мы не уничтожили своих врагов, поэтому они уничтожают нас.

Вдруг Браму показалось, что откуда-то доносятся странные звуки. Он остановился посреди тихой улицы и прислушался: больше всего этот шум напоминал разнузданную оргию. Интересно, кто-то развлекается сам или смотрит порнофильм?

Было уже одиннадцать, но он все-таки позвонил в дверь Батьи Лапински. Нет дома. Или не хочет открывать.

Брам явился в больницу слишком рано, но его пропустили, когда он показал значок «Давидова щита».

Хаим Плоцке лежал в палате на шесть человек, их отделяли друг от друга плотные белые шторы. У кровати стояла многоэтажная конструкция, напичканная аппаратурой, присоединенной к Плоцке шлангами и кабелями. Одна из машин, похожая на игральный автомат, непрестанно подмигивала множеством красных и зеленых лампочек. Плоцке выглядел ужасно: бледный, темные круги под глазами, но он попытался улыбнуться, когда увидел Брама.

— Профессор, — прошептал он.

Брам вытащил из-под кровати пластиковую табуретку и сел рядом с ним.

— Сира, моя жена, только что ушла, — с трудом проговорил Плоцке.

Брам наклонился поближе, чтобы лучше слышать его.

— Жалко, я с удовольствием познакомился бы с ней.

— Профессор — вы спасли мне жизнь.

— Тебе просто почудилось.

— Если бы вы появились пятью минутами позже, я бы помер. Все к тому шло.

— Тебя спасли врачи, здесь, в «Шебе». Мы — только шоферы.

— Вчера доктор сказал мне, что вы сделали в точности то, что должны были. Вы каждый день дежурите?

— Два раза в неделю. Им нужны люди. Когда выздоровеешь, приходи к нам работать.

— Я так и сделаю. А сегодня вы тоже дежурите?

— Сегодня я привез своего отца на обследование. Каждые три месяца — осмотр и новые лекарства, а сегодня ему сканируют мозг в отделении гериатрии. Я сбежал оттуда, чтобы навестить тебя.

— Я рад, что вы пришли.

— Тебе больно?

— Нет. Честно, нет. Они меня держат на обезболивающих.

— Год назад мы с тобой тоже встретились в больнице, кажется, твой сын тогда растянул связки.

Плоцке кивнул.

— Наши встречи в больнице становятся традицией, пора кончать с этим, — сказал Брам.

Плоцке устало улыбнулся.

— А как дела у твоего сына? Лонни, да?

— Лонни. Он в Польше.

— Ты говорил, какой-то тип из-за него сюда приезжал?