Право на возвращение - Леон де Винтер

— Балин? — откликнулся Брам.

— Привет, Ави!

Брам покатил отца в сторону Балина, двинувшегося им навстречу в сопровождении своего эскорта и на ходу протягивавшего ему руку:

— Ави! Давно не виделись!

— Давно, Ицхак!

Балин с энтузиазмом тряс его руку, пока эскорт, сформировав вокруг них кольцо, внимательно оглядывал окрестности. Балин не терял времени — регулярно выступал в прямом эфире, давал интервью газетам. Но «живьем» Брам видел его в последний раз давно, перед отъездом в Америку, когда, под руководством Балина, «мирная инициатива» устроила ему отвальную. Тогда пятидесятилетний Балин, выглядевший, как мальчишка, которому не везет в любви, и в любую погоду носивший костюм и галстук, интеллектуал и профессиональный политик с контактами на высочайшем уровне в Европейском союзе и Соединенных Штатах, считался иконой мирного движения и леваком-оптимистом. Позже, «сбитый с ног реальностью» (Брам прочитал это в одном из его интервью), создал собственную крайне правую партию. А теперь возглавлял контрразведку страны. Балин выглядел постаревшим. Морщины появились на лбу, вокруг рта, в уголках глаз. Но одежда в изумительном состоянии, а жемчужно-белая рубашка с высоким воротом, несомненно, заказывалась в Неаполе.

— Я знал, что ты вернулся после — после того, — сказал Балин. — Я должен был позвонить тебе много лет назад! Как дела?

— Неплохо, — ответил Брам.

— Это наш старый ястреб? — Он наклонился к Хартогу. — Профессор Маннхайм?

Хартог даже не взглянул на него, и Брам объяснил:

— Отца трудно расшевелить, у него Альцгеймер.

— Жаль, — откликнулся Балин, — я бы с удовольствием с ним поговорил. Он оказался прав. Не прав был я. Мы должны хоть раз обсудить это. Надо бы нам встретиться, поговорить.

— Да, надо бы.

Они стояли, обмениваясь улыбками, подыскивая верные слова. Наконец Балин сказал:

— Я тогда понял — понял, что это случилось, пока мы с тобой разговаривали, правда?

Брам кивнул, не позволяя себе восстанавливать в памяти картины прошлого.

— Как все это ужасно, — сказал Балин, приобнимая его рукой. — Я тогда не смог до тебя добраться, понимаешь? Я попробовал, я собирался поехать, мы ведь с тобой договаривались, но — это было трудно, я был так занят, потом вернулся домой, не понимая, что случилось. Я только после узнал и подумал: не позвони я тогда — ты понимаешь, о чем я?

Брам кивнул. Он многие годы думал о том же. Если бы Балин тогда не позвонил…

— Однако я здесь по делу. — Балин, кивнув головой в направлении интенсивной терапии, снова дружески сжал руку Брама: — Я обязательно с тобой свяжусь, Ави. — И пошел прочь; свита, развернувшись разом, наподобие кордебалета, поспешила за ним.

— У тебя есть мой телефон? — крикнул Брам ему вслед.

— У меня есть все телефоны, — не сбавляя хода, откликнулся Балин, прощально взмахнув рукой, на которой вновь сверкнула дорогая запонка, и скрылся за спинами охранников.

В последний раз Брам заходил в аптеку, когда малыш был еще младенцем. Он собирался съездить по делу в город, и Рахель составила список необходимых ей вещей: влажные салфетки, чтобы вытирать попку, мази, памперсы, баночки с детским питанием. Они уже собрали вещи, и квартира была забита картонными ящиками. Брам заехал в ресторан, чтобы купить хлеба и салатов, потому что Рахель некогда было готовить. Она кормила малыша, и он помнит, как подумал тогда: смотри внимательно, запоминай и помни об этом всегда; смотри, как твоя жена кормит ребенка, какая забота в ее глазах, какой любовью наполнены ее прикосновения; как доверчиво смотрит на нее малыш, как радостно он открывает ротик… Иногда ему казалось, что картины всего, что случилось на земле, навечно запечатлеваются где-то во Вселенной, и так будет до скончания времен: битва красоты против сумерек забвения.

Вооруженный охранник кивнул ему, когда он вошел в аптеку. Обогнув полки с освежающими напитками и кое-какой едой — аптеки обычно исполняли роль мини-супермаркетов, — он увидел небольшую очередь, все — пожилые мужчины; за прилавком, делившим помещение пополам, работали три женщины. В свете люминесцентных ламп их халаты сияли неестественной белизной. Одна из женщин показалась ему старше, чем должна была быть Сарина мама, выходит, ему придется навеки испортить жизнь какой-то из двух оставшихся, занятых приготовлением болеутоляющего для одного из стариков. Которой из них?

Этой, с короткой стрижкой, тонкими руками и круглым лицом? Или той, узкобедрой, со спортивной фигурой?

— Да, он от всего избавился, — сказал, ни на кого не глядя, один из мужчин. Тот, что стоял рядом, был очень на него похож: оба маленькие, широкоплечие, с обветренными рабочими руками и тяжелыми, плоскими, широкоскулыми лицами, выдававшими российское или центрально-азиатское происхождение. Родственники, может быть, даже братья. Они внимательно следили за работой аптекарш.

— Он не должен был покупать этот бизнес, — кивнул другой.

— Известные люди, с хорошей репутацией, он им доверился.

— Вот эти-то, с репутацией, хуже всех. Известные еврейские семьи там, в Брисбане. Изумительные идн…[65]

Они обернулись к двери, услыхав, что в аптеку кто-то вошел. Брам тоже оглянулся.

Эва, не замечая его, шла вдоль полок и уже собиралась зайти за прилавок, когда он окликнул ее:

— Эва?

Видно было, что она плакала, глаза опухли и покраснели. Она испуганно смотрела на него. Оба замерли, словно ожидая, что ситуация разрешится сама собой.

Аптекарша со спортивной фигурой потянулась через прилавок к Эве и сказала:

— Я все сделала, ты его сейчас заберешь?

Только теперь до Брама дошло, что Эва здесь работает. Как и Батья Лапински. Может быть, они знакомы?

— Ты здесь работаешь? — спросил он удивленно.

И по глазам увидел, что она растерялась, — замерла, положив руку на прилавок, глядя на него испуганно, словно ей хотелось убежать прочь. Но она быстро справилась с собой и выпрямилась.

— Погоди минуточку, Эва, — сказала она аптекарше, взяла Брама под руку и повела его вон из аптеки и в сторону, вдоль улицы, чтобы охранник не мог их слышать.

— Обними меня, — сказала она.

Брам обнял ее, и она прижалась к нему. Он чувствовал, как тяжело она дышит, словно после быстрого бега, словно внутри у нее что-то горит и пламя требует все больше кислорода. Брам крепко держал ее, боясь, чтобы она не упала, он чувствовал, что ноги не держат ее, но у него хватало сил на двоих.

— Брам? Держи меня крепче, пожалуйста. Держишь?

— Эва, — сказал он, просто чтобы назвать ее по имени.

Но она прошептала:

— Брам, Брам, меня зовут Батья. Я — мама Сары. Только для тебя я Эва. На самом деле я… я была мамой Сары…

Она заплакала и не могла больше говорить, а Брам не знал, что ему делать, что ему думать и что он должен чувствовать. Он понимал одно: надо обнимать ее покрепче, иначе она упадет.

Машины остановились у светофора, и он заметил, что на них смотрят, но лица за окошками выглядели безразличными, у всех были свои проблемы, свое собственное безумие.

Браму вдруг показалось, что он сходит с ума. Существовала ли на самом деле эта девочка, Сара Лапински? Случалось, что женщины объявляли о пропаже ребенка, которого на самом деле никогда не имели, и ребенок-фантом вызывал фантомное горе. Но он видел ее досье, Тарзан из Яффы тоже о ней знал, Икки говорил с полицией, с теми, кто долго занимался этим делом. И информация о людях из Вифлеема, и сообщение о похоронах — Сара существовала на самом деле. Батья — или Эва? — действительно вела себя странно. Но разве не странен мир вокруг нас, если в обычный день, начавшийся с приготовления завтрака, подогревания молока, душа и чистки зубов, твой ребенок внезапно исчезает с пляжа? Что здесь нормального? И как теперь вести себя?

Охранник, тощий, как скелет, йеменец в слишком просторной форме, не спускал с них глаз, словно боялся, что они ограбят аптеку.

Продолжая обнимать ее, Брам заговорил:

— Эва, или Батья, или как ты хочешь, чтобы я тебя называл, — ты немножко не в себе, да? Немножко чокнутая?

Она успокоилась и глубоко вздохнула, прижавшись лицом к его плечу. Потом сказала:

— Да, я — чокнутая. Я и сама это знаю. Мне хотелось стать какой-нибудь Эвой. Потому что нет ничего хуже, чем быть Батьей и вечно ждать возвращения своего ребенка. Ты и сам знаешь, каково это.

— Нет, — сказал Брам, — не знаю.

Он осторожно высвободился из ее рук, отвел волосы с ее заплаканного лица. Ему не хотелось здесь оставаться. Ему нужно было время. Или что-то другое. Что? Возможность вести ту жизнь, которую он вел, жизнь без прошлого?

— Ты ничего не рассказала мне о своей жизни, — сказал он.

— Но я никогда не врала тебе. Я только назвалась чужим именем. Вот и все.