Джек и Джилл - Луиза Мэй Олкотт

но вся его напряженная поза свидетельствовала о том, что молодой фермер вот-вот устремится в атаку и прогремит выстрел, «звук которого, — как написал один репортер, освещавший открытие памятника, — отзовется во всем мире».

— Великолепно! — прошептал один из зрителей.

— Он так похож на оригинал! Просто потрясающе! — воскликнул другой.

— Ну до чего ж неподвижно стоит! — восхитился третий.

— Наступит время — и он тут же кинется в бой и падет смертью героя! — весьма громко произнес четвертый.

— Тише! — немедленно осадили его. — Ты вогнал статую в краску.

После услышанных похвал лицо Фрэнка и впрямь стало пунцовым. Тем более что восторг публики разделяла и его мама. Она скромно устроилась на боковом месте в самом заднем ряду, и от всего ее облика веяло таким восхищением, что сын, взглянув на нее, окончательно убедился: сложная роль ему удалась. Подобный успех хоть кому вскружит голову, и Фрэнк, вероятно, тоже возгордился бы собой, но тут среди гула похвал послышался резкий свист, крайне напоминавший предупредительный сигнал паровоза, а затем громкий голос Грифа:

— Чух-чух-чух! Все на борт!

— «Номер Одиннадцатый»! — тут же подхватил кто-то.

Зал сотряс взрыв громового хохота, под который занавес и закрылся.

Шуточка Грифа привела Фрэнка в ярость, и в сердцах он заявил, что больше на сцену не выйдет. К счастью, доводы остальных исполнителей убедили его сменить гнев на милость, к тому же он решил, что повторение героической сцены заставит зрителей позабыть о неуместном веселье. Как бы там ни было, роль ему на сей раз удалась даже лучше. Глаза его сверкали стальным блеском, и сама поза свидетельствовала о непреклонной решимости сразиться с врагами свободы. И сейчас он на сцене стоял не один: его пьедестал плотным кольцом окружали Вашингтон со своими генералами, дети и женщины всех возрастов, от юных девушек до пожилых матрон, а также почетный караул бравых солдат. В числе последних были Гриф и Джо, которые проделывали со своими мушкетами столь рискованные маневры, что нескольким из великих героев Войны за независимость весьма ощутимо досталось по мужественным спинам. Эд постучал дирижерской палочкой по пульту. Оркестр собрался с силами и вдохновенно заиграл песню «Да здравствует Колумбия», заслышав первые звуки которой публика хором начала ее петь. Стены звенели от громких торжественных звуков, и вскоре наступил момент, когда подхваченные единым порывом люди под пронзительный фальцет флейты, призывный голос рожка и звонкий бой барабана разом поднялись на ноги, чтобы таким образом отдать дань великому событию, произошедшему в их стране сто лет назад. Это был грандиозный апофеоз первого отделения.

Только что представленные живые картины подняли патриотический дух всех присутствовавших, и каждый из зрителей сейчас испытывал особую гордость за родную страну, которая, пройдя через революцию и войну, не только обрела собственную независимость, но и предоставила гражданам возможность проявить свои мужество, энергию и достоинство. В ней, конечно же, можно было найти еще множество недостатков, но каждый из ныне живущих был готов отдать своему отечеству столько сил и способностей, сколько необходимо ради его благополучия, точно так же как тысячи храбрых мужчин и женщин сделали это сто лет назад.

«Картины из жизни Вашингтона» возымели шумный успех. И когда были допеты последние слова «Да здравствует Колумбия», все радостно приветствовали наступивший короткий антракт, во время которого появилась возможность обменяться мнениями, освежиться лимонадом и немного передохнуть от накала драматических страстей.

Девочки, которым было отдано все второе отделение, до самого конца хранили в тайне, какая из юных актрис исполнит роль Принцессы. Поэтому, когда занавес наконец открылся, по рядам зрителей пролетел изумленный гул. Перед ними предстала следующая картина: на кровати во всем своем великолепии спала Джилл, а стоявший рядом с королевским ложем прекрасный Принц поднимал вуаль, закрывавшую лицо Спящей красавицы, чтобы разбудить девушку поцелуем. Вокруг них расположился весь королевский двор в состоянии векового сна. Король и Королева с комфортом спали на своем сдвоенном троне. Фрейлины с поникшими, как чашечки колокольчиков, головами замерли на софе. Маленький Паж застыл на ногах, совершенно не предполагая, что сразу по пробуждении его наградят подзатыльником. Шут, с широко разинутым ртом, негромко похрапывал у ног своего Короля. Мизансцена выглядела до того эффектно, что зрители были готовы любоваться ею хоть целый час, и, по всей вероятности, так бы и вышло, не прошепчи Джек, у которого еще не совсем прошла нога, кому-то за кулисами:

— Опускайте скорее занавес, иначе я сейчас упаду.

Занавес пошел вниз, но мгновение спустя вновь поднялся. Зрители снова увидели королевский двор, только на сей раз в стадии пробуждения. Король и Королева, очнувшись ото сна, озирались по сторонам. Фрейлины спросонья пребывали в некотором замешательстве. Шут расплылся в улыбке до ушей. А Принцесса нежно простерла руку к Принцу, словно благодарила судьбу за то, что та наконец послала ей того самого, единственного на всем белом свете принца, который смог ее разбудить.

Зрители от души посмеялись над Молли. Она с куда большей силой, чем требовалось, закатила Бу подзатыльник, отчего малыш взвыл, как сирена, чем вызвал у детей в зале настоящий восторг, и они требовали повторения этой сценки. Вот только Бу отказался. Впрочем, маленькие зрители весьма быстро утешились следующей живой картиной, которая тоже очень пришлась им по вкусу.

Прием у Матушки Гусыни получился выразительным и смешным. Роль сказочной старушки [72] исполнял Ральф, который специально для этой картины раздобыл костюмы для себя и своего неизменного партнера, Гуся, в настоящем театре. Парочка получилась что надо: старая величественная дама в островерхой черной шляпе, надетой поверх белого чепца, красной юбке, накидке и с тростью в руке, а рядом с ней знаменитый Гусь, намного более крупный, чем те, которых можно увидеть в жизни. В костюме Гуся находился Гриф; с подлинным наслаждением он принимался то хлопать крыльями, то перебирать на месте желтыми лапами, то двигать длиной шеей, открывать и закрывать огромный красный клюв, из которого раздавался звук, лишь отдаленно напоминавший нечто вроде кряканья или гоготанья. Радость детей не имела границ. Они даже приподнялись со стульев, чтобы получше разглядеть двух своих любимых персонажей, в подлинности которых совершенно не сомневались: малыши были абсолютно уверены в том, что в этот вечер к ним явилась самая что ни на есть настоящая Матушка Гусыня, чьи стихи и песенки их так восхищали.

И тут же на сцену, один за другим, начали выходить персонажи этих стихов и песенок. Каждый из них отвешивал почтительный поклон Матушке Гусыне, в то время как голос за сценой произносил строки, посвященные данному действующему лицу. Открывали шествие