Джек и Джилл - Луиза Мэй Олкотт

проступков и досадных просчетов. И если мы неспособны сделать из них правильные выводы и извлечь урок из своих ошибок, то нас неизбежно ждет катастрофа. Так давайте же научимся вовремя нажимать на тормоза.

Глава XII

Двадцать второе февраля

В этот день взрослая молодежь Хармони-Виллидж устраивала бал, а девочки и мальчики помладше с самого утра пребывали в волнении по поводу предстоящего вечером спектакля, который в афише назывался «Сцены из жизни Джорджа Вашингтона и другие великолепные живые картины». Театр устроили в Птичьей комнате. Она подходила для этого и большой площадью, и тем, что в нее вели целых четыре двери — обстоятельство крайне удобное как для актеров, так и для зрителей.

Ральф Эванс, являясь в одном лице плотником, декоратором, мастером по свету и режиссером, соорудил в комнате настоящую сцену. Ради успеха задуманного представления миссис Мино позволила перевернуть свой дом вверх дном. Миссис Пэк появлялась то тут, то там, готовая оказать любому посильную помощь. Мисс Делано, которую не интересовали балы, взяла шефство над девочками. Ее ассистентом и одновременно костюмером стала Джилл. А Джек рисовал билеты и программки, что у него выходило весьма впечатляюще.

С самого утра все трудились не покладая рук, и к вечеру общими усилиями Птичья комната превратилась в весьма элегантный театральный зал. Красный занавес. Сцена с самой что ни на есть настоящей рампой, снабженной жестяными регуляторами света. Все остальное пространство было отведено под зрительный зал, который в назначенный час стал заполняться мамами и их чадами. Мужская часть публики: папы, дяди, а также пожилые джентльмены, которых привел сюда патриотизм, несмотря на их ревматизм, — тем временем толпилась в фойе, а точнее, на лестничной площадке и в комнате Фрэнка. Шум разговоров, мелькание вееров, шорох юбок…

Но вот прозвенел звонок, и все разом стихло, а затем грянул оркестр. Да-да, настоящий оркестр, который умудрился по крупицам собрать Эд, призвав все музыкальные силы Хармони-Виллидж, потому что, по его мнению, в день Джорджа Вашингтона и гимн страны, и лучшие национальные марши непременно следовало исполнить должным образом. Тарелки, скрипка, флейта, кларнет, барабан и, конечно, труба — какие же без нее военные марши? Начал Эд, взмахнув дирижерской палочкой, с «Янки-дудл», [53] ибо эта мелодия знакома каждому жителю Соединенных Штатов. Оркестр выкладывался по полной. Было очень забавно смотреть, как маленький и тщедушный Джонни Купер изо всех сил колотил по огромному барабану, как пожилой мистер Мэнсон с такой вдохновенной самоотдачей дул в свою любимую трубу, что с каждой взятой нотой лицо его становилось все красней и красней, и как публика, вдохновленная лихим исполнением знакомой мелодии, громко топала и хлопала ей в такт. Музыка привела собравшихся в великолепное расположение духа. Эд раскланялся под бурные аплодисменты. И красный занавес медленно пополз в сторону, предвещая начало спектакля.

Взору публики предстало несколько деревьев в кадках, призванных изобразить пышный фруктовый сад, в который из-за кулис медленно вышел грузный джентльмен в чересчур тесной для себя одежде и треуголке, надетой несколько набекрень поверх седого парика, при ходьбе он опирался на трость. Играл джентльмена Гас, единогласно избранный для исполнения роли как Джорджа Вашингтона, так и его отца, [54] коего все сейчас и имели удовольствие лицезреть. Такой замысел объяснялся стремлением сохранить фамильное сходство этих двух персонажей.

— Хм, а деревья мои растут недурно, — с довольным видом отметил мистер Вашингтон-старший, прогуливаясь вдоль растений в кадках, заложив руки за спину и поочередно кидая исполненные одобрения взгляды на карликовый апельсин, олеандр, канатник и невысокую сосну.

Внезапно лицо его сделалось хмурым. И зрителям сразу стала ясна причина произошедшей в нем перемены. На стволе олеандра, к веткам которого были привязаны шесть красных вишенок, сшитых из бархата, блестело несколько свежих ножевых засечек, а одна ветка была и вовсе сломана. Мистер Вашингтон-старший с такой силой ударил тростью по сцене, что малышня в зрительном зале вздрогнула.

— Неужто мой сын совершил подобное варварство?! — гневно взревел грозный джентльмен и словно бы в доказательство, что именно своего отпрыска он считает виновным, принялся громко звать: — Джордж! Джордж Вашингтон! Быстро сюда!

Зрительный зал на миг застыл в напряжении, а потом по нему прокатился взрыв смеха, потому что на сцену выбежал малыш Бу, который благодаря гриму и костюмчику, надетому на него: сдвинутой набок треуголке, чересчур тесным коротким штанишкам, ботинкам с пряжками и всему прочему, — превратился в сильно уменьшенную копию родителя. Он был такой толстенький, что полы его сюртучка крыльями расходились сзади. Пухлые короткие ножки мальчугана едва выдерживали тяжесть огромных металлических пряжек на туфлях. Сняв треуголку, Бу отвесил поклон отцу с таким серьезным выражением на раскрасневшейся физиономии, что едва ли даже всамделишный Вашингтон-младший был взволнован больше его, когда предстал в саду перед разгневанным своим родителем.

— Сэр-р, это вы порезали мое дерево? — вновь громко стукнув тростью, осведомился его «отец» с такой зверской физиономией, что бедный Бу на самом деле перепугался и стоял, замерев как вкопанный, пока Молли не прошептала ему из зала:

— Подними руку, милый, и продолжай.

Бу, тут же выйдя из ступора и вспомнив, что от него требовалось по роли, сунул палец в рот и уставился на свои башмаки, всем видом демонстрируя, что он прямо-таки сгорает от стыда.

— Сын мой, не вздумай лгать мне, — продолжал Вашингтон-старший. — Если это сделал ты, признайся честно, и я тебя накажу, ибо таков мой родительский долг. Ради твоего будущего я не имею права жалеть розог, когда ты виноват. Но если из страха перед наказанием ты соврешь мне, то покроешь позором род Вашингтонов.

Малыш Бу начал энергично ежиться, изображая, сколь сильную бурю противоречивых чувств посеяли в Вашингтоне-младшем слова отца, а затем извлек из кармана игрушечный топорик, которым едва ли получилось бы перешибить хотя бы соломинку.

— Папа, я говолю плавду, — начал он, проглатывая букву «р» и смело глядя отцу в глаза. — Я не делал этого своим маленьким тополиком.

— Подойди же ко мне, благородный мой мальчик! Да испорти ты хоть все деревья в моем любимом саду, я бы меньше расстроился, чем если бы ты один раз солгал! — И он заключил сына в столь крепкие объятия, что тот отчаянно задрыгал ногами, полы его сюртучка, как крылья, взлетели вверх, а топорик и трость со стуком упали на сцену.

Дали занавес. Публика разразилась овациями. Оба Джорджа Вашингтона вышли на авансцену и стали раскланиваться, держа друг друга за руки и одинаково прижимая