Глубокие воды - Патриция Хайсмит

Вик закрыл кран: вода в ванне доходила до плеч Трикси.

– Я этого не делал, солнышко. Если бы я это сделал, меня бы посадили в тюрьму. Ты разве не знаешь? Разве ты не знаешь, что за убийство приговаривают к смертной казни?

Он говорил шепотом, чтобы произвести на нее впечатление, а еще потому, что вода больше не шумела и Мелинда могла услышать их разговор из коридора.

Трикси какое-то время сосредоточенно смотрела на него, потом, совсем как Мелинда, рассеянно отвела взгляд и посмотрела на водолаза под водой. Ей не хотелось верить, что Вик этого не делал. В белокурой голове пока еще не было моральных принципов, во всяком случае в отношении такого серьезного вопроса, как убийство. Разумеется, Трикси не взяла бы чужого, даже кусочка мела из школы, но убийство – это другое. Она каждый день читала об этом в комиксах, видела это по телевизору у Джейни, а когда отважные ковбои в вестернах кого-то убивали, в этом было что-то захватывающее и даже героическое. Она хотела, чтобы он был героем и храбрецом. Вик понял, что стал для дочери меньше ростом.

Трикси подняла голову и сказала:

– А по-моему, ты его утопил. Просто говорить не хочешь.

На следующий день, после обеда, Вик и Трикси поехали в питомник на Ист-Лаймском шоссе и за семьдесят пять долларов приобрели щенка боксера, мальчика. Щенку только что купировали уши, и они, скрепленные бинтом и лейкопластырем, торчали над головой. По свидетельству о происхождении его звали Лесной Роджер. Вику очень понравилось, что Трикси выбрала именно Роджера – в основном за скорбное выражение его обезьяноподобной мордочки и за перевязанные уши. В питомнике Роджер два раза задевал ушами за что-нибудь, скулил, и мордочка у него становилась совсем грустной. По дороге домой Трикси держала щенка на коленях, обняв за шею. Вик не видел ее такой счастливой даже на Рождество.

Мелинда изумленно уставилась на песика и, наверное, сказала бы какую-нибудь гадость, если бы не видела, как обрадована Трикси. Вик нашел на кухне большую картонную коробку под спальное место, обрезал ее стенки на высоту в десять дюймов и с одной стороны проделал проем для прохода. Дно он застелил парой детских одеялец Трикси и поставил коробку в ее комнате.

Он купил собачьих галет, детские каши и собачий корм, рекомендованный работником питомника. Аппетит у щенка оказался хороший, и, поев вечером, он завилял хвостиком, а мордочка у него повеселела. Еще он поиграл резиновым мячом, который Трикси катала по полу.

– В доме затеплилась жизнь, – заметил Вик Мелинде, но ответа не последовало.

18

В ноябре Вик и Мелинда снова пошли в клуб, на ежегодный бал Листвы в честь наступления осени. Получив приглашение, Вик решил, что лучше посидит дома, но спустя четверть минуты передумал. Правильнее будет пойти, а на людях Вик любил поступать правильно. Его отрицательная реакция на приглашение была вызвана, как он себе объяснил, двумя или тремя причинами. Во-первых, на балу в честь Дня независимости их с Мелиндой отношения были намного лучше, и ему хотелось избежать сравнения того, что между ними происходит сейчас, с той, более благополучной порой, что была у них четыре месяца назад. Во-вторых, сейчас его всецело занимала рукопись на итальянском (вернее, на сицилийском диалекте), от которой он не хотел отрываться. В-третьих, Мелинду пришлось уговаривать. Она идти не желала, но настаивала, чтобы пошел он. Она выставляла себя запуганной, страдающей женой, которая сидит дома и рыдает в одиночестве. Главным образом ей хотелось показать себя (не показываясь на публике) врагом своего мужа, а не спутницей его жизни. Однако же Вик, напомнив ей кое-что, убедил ее пойти. Четвертым, не очень серьезным препятствием, которое, впрочем, особо не досаждало, было то, что фрачную пару следовало ушить в талии.

Большой бальный зал клуба украшали осенние гирлянды, люстры были сплошь унизаны сосновыми шишками, тут и там среди красновато-коричневых и желтых листьев виднелись небольшие тыквочки. Вик с наслаждением, в привычном одиночестве, патрулировал зал по периметру. Видимо, дома он на миг усомнился в своем самообладании, потому что не знал, можно ли верить рассказам Трикси. А сейчас ему было интересно прохаживаться или стоять рядом с теми же, кто присутствовал на июльском балу. Вот миссис Поднански, приветливее и дружелюбнее, чем когда-либо. Макферсоны совершенно не изменились: к десяти вечера Мак уже залил глаза, но наверняка продержится весь вечер; супруга Мака поздоровалась с Виком, окинув его долгим любопытным взглядом, в котором, возможно, мелькнула настороженность, но замечание о том, что он похудел, сводило на нет любые подозрения.

– Ты сел на диету? – с восхищением спросила она. – Поделись секретом!

Забавы ради Вик рассказал о диете, которую тут же и придумал. Гамбургер и грейпфрут, и больше ничего. Гамбургер можно съедать то с луком, то без. Но больше ничего.

– Главное, чтобы гамбургеры и грейпфруты надоели до тошноты, – сказал Вик, улыбаясь. – В конце концов так и происходит.

Миссис Макферсон выказала неподдельный интерес, но Вик прекрасно понимал, что ее пышная талия никогда не уменьшится ни на дюйм. А если она вдруг упомянет об этой диете Мелинде и окажется, что та ничего подобного не знает, так это для Мелинды обычная история – всем известно, что ей нет дела до того, чем занимается и что ест ее муж.

Все встречали его с теплотой, и Вик чувствовал, что и сам, в общем, держится почти так же бодро, как в июле. Он пригласил на танец Мэри Меллер – и не один, а два раза. Потом потанцевал с Эвелин Коуэн. Мелинду он не стал приглашать, потому что не хотел танцевать с ней. Но его все-таки беспокоило, сносно ли она проводит время. Ему не хотелось, чтобы она скверно себя чувствовала. Меллеры любезно поговорили с ней, а потом она пошла танцевать с каким-то незнакомцем. Как-нибудь скоротает она этот вечер, решил Вик, хотя большинство их друзей и знакомых, в том числе и Макферсоны, определенно не хотели ей улыбаться. Вик выпил с Хорасом у изогнутой барной стойки и рассказал о присланной ему итальянской рукописи. Это был дневник полуграмотной старухи, которая в двадцать шесть лет вместе с мужем приехала в Америку с Сицилии. Вик хотел подредактировать рукопись, чтобы сделать ее удобочитаемой, а потом опубликовать. Дневник потрясающе отражал обыденную жизнь при администрации Кулиджа[34], и текст, повествующий главным образом о воспитании троих сыновей и двух дочерей, перемежался уморительными рассуждениями о политике и тогдашних героях спорта, таких как Примо Карнера[35]. Один из сыновей пошел служить в полицию, другой вернулся в Италию, третий стал букмекером в