Четвертый берег (СИ) - Кленин Василий

Жанне всё еще было не смешно. Но она, хотя бы, повернула лицо к Наполеону.

— Дорогая, вам в лицо бросили снова, что вы ведьма. Что говорит на это ваше сердце? Что говорит ваш разум?

— Он просто уничтожен, — прошептала Жанна. — Всё, во что я верила…

— Именно! Верили! Что важнее: ваш крестик на груди или ваша вера?

Жанна испуганно положила правую руку на грудь. Промолчала.

— Что важнее: церковь или вера? Папская булла или вера?

Дева смотрела на Наполеона тревожно. Глаза ее метались со страхом и надеждой.

— Да что вы всё молчите? — не выдержал генерал. — Всегда важнее вера. И только она. Она была и до папской буллы и до самого первого понтифика; до любых церквей и крестов! Был Бог, были первые люди — и была вера. Неужели в этом может быть сомнение?

— Нет, — тихо согласилась Дева.

— Вас привела на этот путь вера. Вы услышали зов своей душой, своим сердцем. Точно также и я ответил на зов человека, своей чистотой многократно превосходящего любого из ваших пап. Так разве может ЭТО отменить какая-то бумажка, накаляканная людьми, всего лишь захватившими право говорить от имени Бога⁈

Теперь он кричал в нее, старательно и убедительно изображая гнев. Вывести из равновесия, расшевелить раздавленный разум. Пробудить в ней веру в себя.

— То, что вы говорите о Церкви — страшно…

— Я понимаю, Жанна. И поверьте, я бы и дальше молчал, если бы чёртов Евгений не решился уничтожить наше дело. Мы — Пресвитерианцы — чужие в вашей земле. И я по опыту знаю, что ломать чужой местный уклад — дело неблагодарное. Вы привыкли так жить, вам кажется это нормой. А моим людям это странно видеть. Странно, что люди, наставляющие всех в доброте и бескорыстии — захватили себе самые большие богатства. Люди, говорящие «не убий», сами надевают доспехи и идут в бой, словно, они не пастыри душ, а обычные рыцари. А уж про ваших пап мы наслушались такого… Я верю, что среди вашего духовенства имеются по-настоящему святые люди. Взять, к примеру, хоть, нашего Жиля Дешана. Но я (и не я один) считаем, что свою святость, свое право учить вере каждый поп должен доказать! Лично! А у вас же кто-то заплатил папе — и стал кардиналом. Кто-то заплатил кардиналу и стал архиепископом. Архиепископу платят за епископский диоцез, тот уже стрижет аббатов — и так до мелких приходов. В итоге выстроилась целая система, где толпа грешников принуждает называть их святыми отцами. И заявляет, что только они могут учить вере. Они потому так и строги к любому свободомыслию, что боятся потерять место у сытного корыта!

Жанна уже сидела.

— Эти люди заявляют, что не они, а вы и я — грешники и еретики. Мы идем по пути чистой веры, но клеймят нас!

— Я… — Дева смешалась. — А как бы вы желали это… исправить?

— На самом деле, всё просто. Надо забрать у Церкви всё! Не ради наживы и обогащения. Забрать у нее то, что жаждут алчные и грешные — и тогда останутся лишь истинно верующие священники. Как раз те, кто имеет права говорить: не убий, не возжелай и возлюби ближнего своего.

Жанна покачала головой. Она сидела на краю постели, как птица: уперлась руками в край, задрала плечи до ушей, а ноги ее безвольно висели, не доставая до каменного пола. Великая воительница совершенно утратила магию своего образа и смотрела в пустоту. Будто, и не слыша слов главнокомандующего Пресвитерианцев.

— А что говорит Его Величество? — не поворачивая головы, спросила она.

Это был плохой вопрос. Потому что чертов король Карл не говорил ничего. Выжидал. Что было, в общем-то, очень даже в стиле этого французского монарха со сложной судьбой. Он привык выжидать. Только вот у Жанны, кажется, это последняя надежда; в короле она души не чаяла.

— Молчит Его Чёртово Величество, — неожиданно для себя самого зло бросил Наполеон. — Он снова бросил тебя, Жанна. Как и в 30-м году в Компьене. Не надейся на него.

Дева резко повернулась к нему — глаза полны слёз.

— Я не буду вам утирать сопли, демуазель, — генерал склонил голову в еле заметном поклоне. — Вы слишком сильны для этого, а я вас очень уважаю. Побудьте наедине с собой, подумайте. Ваше дело; дело, ниспосланное вам свыше, пытаются уничтожить. Негодяи бьют ножом в спину, а подлецы норовят отсидеться в тени. Как говорится, маски сброшены. Чем хороши подобные времена — они показывают людей. Кто чего стоит. Подумайте об этом. И не забывайте слова, что говорил вам мой бригадир: вы — для Франции. Сегодня вы нужны ей, как никогда.

Откланявшись, злой, как голодный пёс, Наполеон покинул покои Орлеанской Девы. Поскольку дело оставалось несделанным, он принялся искать помощников Жанны. Почему-то обговаривать меркантильные дела наделения рыцарей землей с Бастардом ему обсуждать не хотелось. По счастью, стража замка первым делом предложила проводить его к Бодрикуру. Капитан Робер де Бодрикур (отпросившись у своего сюзерена Рене Доброго) плотно обосновался в свите Орлеанской Девы. Собственных войск у него было мало: около сотни копий из Бара и Шампани, да несколько сот наёмной пехоты. Но советником Жанны д’Арк Робер был далеко не последним.

Наполеон разложил перед капитаном списки конфискованных земель, развернул карту с пометками — и идея Бодрикуру сразу понравилась. Он обещал обсудить ее с остальными командирами и попытаться достучаться до Жанны.

Наполеон решил не ждать, чем там закончится дело. Нужно было бить врага, пока он не опомнился. Весна уже начала потихоньку воевать с зимой — так что можно было устроить и небольшой поход. Тем более, цель имелась и совсем недалеко.

Епископство Бове располагалось на стыке Нормандии, Пикардии и Иль-де-Франса. Это было уже внушительное владение, вполне себе размером с неплохое графство (епископов Бове даже приравняли к графскому титулу), а главное — совершенно самостоятельное. Более того, бовэсские епископы входили в круг высшей аристократии, которые получили право официально участвовать в коронации правителей Франции.

Последним епископом Бове был Пьер Кошон, руководивший судом над Жанной д’Арк — так что повод продемонстрировать недовольство имелся. Поскольку этот негодяй по-прежнему томился в темнице Руана, то, кажется, он и продолжал занимать этот пост.

Поскольку земли Бове не считались владением Пресвитерианцев (хотя, по договоренности с королем Наполеон считал их своей зоной контроля), то в нём церкви не закрывали, а людей «благодати» не лишали. Так что теперь не пройдет вариант «возвращение храмов прихожанам». Нет, это будет прямой и жёсткий удар по одному из доходнейших владений Католической Церкви. Во Франции — так уж точно.

В поход собрали более четырех тысяч человек. Кроме неизменной кавалерии и гренадеров, размять косточки отправились Дуболомы — требовалось обкатать в бою новые мушкетерские роты. Также захватили новые пушки. Здесь, во Франции, Наполеон понял, что одних четырехфунтовых орудий уже маловато. И осенью его мастера разработали проект двенадцатифунтовки — самой крупной полевой пушки по системе Грибоваля.

Когда-то давно, еще на Цусиме, генерал сам научил китайских и корейских литейщиков делать настоящую артиллерию. Тогда он только-только попал в новый мир и мог легко по памяти изобразить точнейший чертеж. Тогда он, наверное, мог бы это сделать с закрытыми глазами — годы учебы дали свои плоды. Проблема имелась только одна — отсутствие точных измерительных приборов. Теперь же, 13 лет спустя, забылось многое. Зато мастера его приобрели уже такой опыт, что сами — по поставленной задаче и примерному описанию — разработали чертеж двенадцатифунтового орудия. Которое так, конечно, не называлось.

Большая полевая пушка имела почти пять локтей в длину и 25 даней отличной артиллерийской бронзы (длина ствола 2,3 м, вес — 986 кг, калибр — 151 мм — прим. автора). Такую тушу тащила уже четверка лошадей, еще пара — зарядный ящик к ней. Всего за зиму Ван Чжоли успел отлить и пристрелять восемь больших пушек. Жутко медленно волочились они по еще (слава богу!) не размокшей французской земле. Но, по счастью, идти недалеко.