Запретная. Моя - Элла Александровна Савицкая

я поговорю. Витя с Павлом давно спят и видят вас вместе. Да и ты Славке не безразлична. Думаю, ты и сама замечала, что он на тебя голодным волком смотрит. Так что, он согласится. И тогда…

– Мам, даже не думай, – решительно встаю на пол. От одного лишь предложения волосы на затылке встают дыбом, – я не буду этого делать. Славик не обязан тратить свое время на меня. А я не хочу врать. Ты же знаешь, что это ложь на всю оставшуюся жизнь. Мне не нужно таких жертв, – стираю слезы со щек и выхожу из ванны.

Только этого мне не хватало. Славик не заслуживает такой жизни. Да и я тоже. Это что же, потом говорить ребенку, что его отец совершенно другой человек? Заставить его верить в это и любить чужого дядю?

И пусть его собственный никогда о нём не узнает, но жить во лжи еще хуже.

Наверное, виной всему мой максимализм и наивность. Потому что в тот момент я все еще думала, что мой папа поймет. Позлится, покричит, накажет меня. Верила, что отцовская любовь сильна и всепрощающа.

Но я и в этом ошиблась. Вообще жизнь очень быстро показала мне какой обманчивой бывает мужская любовь. И не важно – отцовская, или любимого человека.

– Я что тебе говорил, Дарья? – кричит папа, пока я сижу перед ним на стуле на кухне. – Говорил, не беременеть от этого уголовника? Что я сказал, а ну повтори!

Сказать, что он в ярости – не сказать ничего. Лицо покрылось пятнами, он тяжело дышит, и смотрит на меня с таким пренебрежением, будто я вшивый котенок с улицы, а не его дочь.

– Витя, – одергивает его мама, а он на нее шикает.

– Молчи, Юля. Заделал ей ребенка, и думает, что теперь приму его. Денег давать буду на воспитание. А вот только хрен ему, – выплевывает папа. – Пусть сам тебя содержит, Дарья, – тычет в меня пальцем. – Ты же такую жизнь себе хотела? Со шпаной, который только и может, что угонять тачки да склады выносить?

Сжимаю зубы, чувствуя, как горло будто невидимая рука сжимает. Перекрывает кислород. Душит. Вжимаю голову в плечи, в глазах дрожат слезы, но я изо всех сил держусь, чтобы не плакать.

– Да они не вместе уже, – кричит теперь уже мама.

– Конечно, не вместе. Обрюхатил и ушел в закат. Воспитывай теперь его отродье зековское. Только не дождетесь. Мне это всё не нужно. Я дочь для большого будущего воспитывал. Деньги вкладывал, показывал какая может быть жизнь не для того, чтобы она сидела с дитем в двадцать лет и куковала. Поэтому Дарья, марш на аборт. И я надеюсь, что это будет тебе хорошим уроком. Не связываться с теми, кто тебя не достоин.

– А иначе что? – едва шевелю губами и смотрю прямо в свирепые папины глаза.

Его образ вздрагивает и расплывается от непролитых слез.

– Что иначе? – не понимает он.

– Если не сделаю аборт, то что? Выгонишь?

Папа выпрямляется струной. Сжимает губы, потому что уже понимает к чему я веду.

А я задерживаю дыхание и не дышу.

Скажи, что любишь меня и не оставишь одну. Пожалуйста, скажи…

– У тебя нет вариантов. Он один, – забивает гвоздь в мой гроб папа.

Я до крови закусываю нижнюю губу.

– Варианта всегда два.

– Не в твоем случае. Если ты надумаешь оставить этого … – презрительно взмахивает рукой на мой живот, – то жить в моем доме не будешь. Я не собираюсь потом видеть здесь его папашу, который точно рано или поздно явится за деньгами. А он явится. Такие, как он такой шанс не упускают.

– Витя, ты что? Куда ей идти-то? – вскакивает мама.

– А это уже не мое дело. Если она считает себя достаточно взрослой, чтобы оставить ребенка, то и по жизни крутиться научится.

– Из ума совсем выжил?

– Нет, Юля, я уже раз пошел у тебя на поводу, когда ты разрешила им встречаться. Хватит. Вас баб нельзя с рук спускать. Вечно не те решения принимаете и не тем местом думаете. Захочет рожать, пусть рожает. Но тогда пусть сама и на воспитание зарабатывает. Я ни копейки не дам.

– Я дам.

– А вот это видела? – скручивает фигу, – ни копейки не получит. Слышишь, Дарья? По миру пойдешь.

А я слышу, да. Слышу сквозь осколки разрушающегося хрустального замка, в котором жила все это время.

Встаю и отправляюсь в комнату под отчаянную ругань мамы с папой.

Они кричат, мама пытается меня защитить, а я поднимаюсь к себе, укладываюсь на кровать и прижимаю ладони к животу.

По щекам текут слезы.

Мне страшно. Так страшно, как никогда не было. Всю трясет и лихорадит.

Вот ведь как бывает. Живешь своей счастливой жизнью, думаешь, что тебя любят. Но принципы оказываются сильнее. И жизнь шмякает тебя об землю изо всех сил, разбивая в дребезги розовые очки и веру в то, что ты что—то значишь для других.

Глава 34

– Давай помогу, – подставляю маме руку, когда она медленным шагом выходит из спальни.

– Да все нормально, Руслан. Что ты со мной, как с маленькой носишься? – ворчит она, там не менее опираясь на мой локоть.

Ее выписали чуть больше недели назад. Заживление шло долго из—за ослабленного иммунитета. Сейчас стало получше. Она уже не такая бледная. Стала чуть больше есть. Из продуктов конечно, можно строго узкий перечень, но она хоть бы это ела.

Сильно похудела после операции и осунулась. Отец от нее в больнице не отходил. А после того, как мать домой вернулась, выбросил все имеющиеся в доме бутылки и поклялся, что теперь все будет иначе.

Не знаю, на сколько его хватит в этот раз. Но он реально испугался за нее. Тоже не ел почти, пока она лежала в реанимации и под палатой сидел безотрывочно.

– Раньше ты со мной носилась, теперь моя очередь, – помогаю ей дойти до кухни и сесть на стул.

Мама придерживает колостому, ей пока непривычно с ней. Боится повредить. Врач сказал это на несколько месяцев, поэтому выхода у нее нет. Надо привыкать.

– Чай будешь? – спрашиваю, невольно смотря на провод, торчащий из ее живота.

Непривычно видеть маму такой. И больно. Обычно веселая и бойкая, несмотря на наше незавидное положение сейчас она выглядит очень уязвимой.

Сильно стесняется, пытаясь прикрыться, считает себя ущербной.

Глупая. Лишь бы выздоровела, а то как она выглядит не имеет вообще никакого значения.

– Давай. А ты? – вопросительно смотрит на меня мама.