Су́чки. Секс, эволюция и феминизм в жизни самок животных - Люси Кук

знает, когда пожертвовать всем ради своего потомства, а когда бросить это дело, что может произойти даже после рождения детеныша.

В бесплодных землях австралийской глубинки самка кенгуру разработала хитроумный способ перестраховаться перед лицом капризной окружающей среды – репродуктивная линия поведения, которая позволяет ей управлять потомством на трех разных стадиях: сосущий, но почти независимый детеныш, который проводит мало времени в сумке и прыгает рядом с ней; розовое существо, присосавшееся к соску в ее сумке; и оплодотворенный, но беспомощный шарик клеток, известный как бластоциста, застывшая в анабиозе в ее матке. Когда самку кенгуру преследует хищник, она может выбросить наиболее крупного детеныша из сумки, облегчая свой груз и спасая таким образом себе жизнь. Неспособный угнаться за матерью, кенгуренок погибнет без молока и защиты. Людям это может показаться ужасным, но от кенгуру не требуется болезненного сознательного принятия решений: естественный отбор уже снабдил их функционирующим планом Б. Прекращение кормления грудью приведет к тому, что ее будущий эмбрион выйдет из состояния покоя и послужит быстрой заменой потерянному кенгуренку.

Материнство отнюдь не является неважным в плане эволюции, оно становится азартной игрой с высокими ставками, где возможны большие выигрыши или смертельные потери в зависимости от того, насколько умело разыгрывается это предприятие. Доминирование самцов с позиции эволюции проявляется и утрачивается в кулачном бою. Конечно, ставки высоки с точки зрения того, сколько самок может оплодотворить один самец. Но влияние матери млекопитающего может ощущаться в течение нескольких поколений и выходит далеко за рамки передачи всего 50 % генов. Альтманн и ее команда продемонстрировали, как социальное положение матери определяет фактическую экспрессию генов ее детенышей, а также их собственное социальное положение. Это оказывает огромное влияние. Материнство энергетически затратно, но столь высокая цена дает самкам млекопитающих гораздо больше возможностей контролировать формирование драгоценных генетических инвестиций, чем самцам. Рассматриваемые с этой альтернативной и, очевидно, заслуживающей внимания точки зрения, матери на самом деле оказывают большее эволюционное влияние, чем отцы. И, по мнению Альтманн, это дает им бóльшую власть.

«У млекопитающих самка привязана к своему детенышу, а детеныш привязан к матери, и это традиционно считалось весьма ограничивающим фактором, – объяснила Альтманн. – Люди сосредоточились на этом ограничении, но оно лишь часть истории. Оно обеспечивает асимметрию власти в аспекте влияния на следующее поколение, и, сдается мне, этому по-прежнему уделяется слишком мало внимания».

Поколение за поколением матери приматов тихо соревнуются за нечто большее, чем совокупления, за которые так шумно дерутся самцы. Щупальца материнского контроля могут простираться даже до манипулирования результатами этих как хорошо известных половых состязаний у самцов, так и ранее невиданных способов завоевания самок. Недавние исследования показали, что высокопоставленные матери бонобо выступают в роли свах для своих сыновей, связывая их половую карьеру со своим собственным статусом и повышая вероятность того, что они станут отцами, в три раза.

Путь к подобным открытиям проложила работа Альтманн и Хрди. Они превратили матерей приматов из «медлительных и одинаковых», чей устойчивый репродуктивный результат был вроде мрачной неизбежности, в равноправных игроков эволюционной игры. Их видение «хорошей матери» бросило вызов видению естественной мадонны и заменило ее более аутентичной и сложной фигурой – амбициозной, расчетливой, эгоистичной и настойчивой в половом плане.

Интенсивное стремление заботиться и защищать остается ключевой частью этого материнского микса. Нельзя отрицать преобразующую силу материнства, создающую глубокую и прочную связь между двумя по своей природе эгоистичными незнакомцами. Мистическая связь между матерью и детенышем реальна, хотя и не так вездесуща или мгновенна, как хотел бы заставить нас поверить Дарвин. Я отправилась на необитаемый скалистый островок у восточного побережья Шотландии, чтобы обнаружить мощные, но сомнительные гормональные связи, лежащие в основе этих знаковых отношений. Оказавшись на острове Мэй, я почувствовала себя так, словно попала в фильм про зомби. Восходящее солнце окрасило небо в насыщенный кроваво-красный цвет, но еще не успело осветить мое темное окружение. Тем не менее я чувствовала, что не одна. Пронизывающий ветер сопровождался какофонией зловещих криков, бульканья и сопливого фырканья. В сумрачном полумраке рассвета я смогла различить вокруг большие неуклюжие тени – каждая более двух метров в длину. Меня предупредили, чтобы я держалась от них на расстоянии. Здоровенные звери были настроены враждебно, вооружены и очень агрессивны. Если бы я подошла слишком близко, в качестве первого предупреждения они бы швырнули в меня порцию рыбьей слизи (свидетельство чего можно было увидеть на каменистой почве под моими ногами: эта скользкая масса создавала дополнительную опасность). Их следующий защитный прием был бы более роковым: укус, который мог бы лишить меня руки.

Когда солнце взошло, стало возможно разглядеть самих чудовищ: сотни бархатисто-серых мамочек тюленей с проникновенными темными глазами и их безумно милые белоснежные пушистые бельки. Каждый ноябрь остров Мэй на три воинственные недели превращается в родильное отделение для примерно четырех тысяч длинномордых тюленей (Halichoerus grypus, что означает «крючконосая морская свинья» в честь их римского профиля). Это буйство агрессивной материнской любви.

Длинномордые тюлени бóльшую часть года являются одиночными водными охотниками, но раз в год эти антисоциальные животные должны выбираться из воды, чтобы родить и выкормить своего единственного детеныша в компании незнакомцев. Осколок потрепанной штормом скалы является крупнейшей гнездовой колонией длинномордых тюленей на восточном побережье Шотландии. Этот участок всего полтора километра в длину и полкилометра в ширину переполнен их драчливыми детенышами.

«Люди думают, что длинномордые тюлени милые, – сказала мне Келли Робинсон, – но как исследователь ты быстро учишься не подходить близко к этим кусачим существам».

Когда я познакомилась с доктором Робинсон в 2017 году, она была молодым исследователем из Университета Сент-Эндрюс, одним из примерно двадцати зоологов, привлеченных на остров Мэй в рамках исследования морских млекопитающих. Эта исследовательская группа десятилетиями ведет хронику шумного и зрелищного сезона появления и становления детенышей тюленей, поскольку он дает уникальную возможность изучить материнское поведение этого крупного млекопитающего с удивительно близкого расстояния.

Но такая работа не лишена риска. Тюлени удивительно быстры для животного, которое отказалось от ног ради маленьких плавников. У них есть зубы, достойные статуса сверххищника, мощные челюсти и пасть, кишащая опасными бактериями. В мой первый вечер на островной полевой станции за ужином Робинсон и остальная команда потчевали меня ужасными историями об опасной и потенциально смертельной инфекции, вызванной контактом с биологическими жидкостями тюленей, со зловещим названием «тюлений палец».

«История гласит, что нужно отрезать себе руку, чтобы не получить “тюлений палец”», – предупредила меня Робинсон. По легенде, инфекция от укуса тюленя или зараженной раны может так быстро распространиться по вашим венам, что ампутация становится единственным разумным вариантом. Когда-то эта