Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Ну, почеши язык. Застоялся он у тебя, бедный. Поди, всю ночь с женой не разговаривал?

Л у к о в. Об этом я с ней вообще не говорю. Религия моя следующая. Однажды я почувствовал, что никогда не умру. То есть никогда я не рождался, а значит, и не умру. Я всегда был! Был и буду, только в разных состояниях. Был я в Древней Греции? Был! Знаю! Я даже знаю, как пахнет виноградное вино того периода. И Христа видел. Может, даже и спорил с ним.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Ишь ты какой старый! А что, за такую долгую жизнь терпенья не накопил? Ты Верку не ругай, ты ее пожалей. Она ведь навроде малого дитя. А то ты сам спишь и ее в сон тянешь!

Б а с а р г и н а. Так ты что, впрямь Христа видел?

Л у к о в. Вот как вас.

Б а с а р г и н а. Ну? Какой он?

Л у к о в. Хороший. Волосы светлые, чуть с рыжим. Глаза серые, большие. Худоват немного, но жизнь такая нервная. Людей переделать сколько надо силы иметь!

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. И терпенья! Ты на Степана не гляди. Степан оттого такой вострый, что в жизни себя не всего приложил.

Б а с а р г и н а. Ты, Домнушка, скажи, что там у Мити случилось?

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Случилось. Взял казенные деньги, отдал за шифер, ну а деньги эти вроде как на премии отдал. С мужиками договорился, те подписались. Кто-то и заявил по доброте.

Входят  Б а с а р г и н  и  П о л и н а. В руках у Басаргина наличник.

Б а с а р г и н. Добрый день! Посмотрите, какая красота!

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Так это же Никиты Глазова наличник.

Б а с а р г и н. Я его с детства помнил! Пришел и сторговался.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Так ты бы у самого Никиты спросил.

Б а с а р г и н. Да ведь его же давно в живых нет.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Во! Зачем же тогда без спросу?

П о л и н а. Мы его купили у его сына.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Сын-то наличников не режет! Ведь сказывают, что нельзя увозить ни картин, ни икон разных…

Л у к о в. А ведь в самом деле, так можно всю деревню ограбить! А мы с чем останемся?

Б а с а р г и н. Вы что, в воровстве меня обвиняете?!

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Господи помилуй! Егор, что же так-то! Только-то сам вздумай! Идешь, глянь — а глазовское окно без красоты. А мы-то уж привыкли. Нет-нет да и придешь поглядеть.

П о л и н а. А когда снесут все эти домишки, кто сохранит вам этот наличник?

Б а с а р г и н а. Да кто сказал, что снесут?

Б а с а р г и н. Есть такое решение. На укрупнение пойдете.

Л у к о в (кричит). Не пойдем! Не бараны, не пойдем! Вы, академик… Такое говорите! Мы в вас верили… А вы приехали за наличником…

Б а с а р г и н. Вы мне надоели, Луков. Понимаете, надоели! Меня, наконец, раздражает ваше присутствие! (Уходит.)

П о л и н а. Ну, напрасно он на вас накричал. Вы славный, хороший. Вы, если хотите, даже красивый! Такие могут легко нравиться женщинам.

Л у к о в. И легко забываются?

П о л и н а. Все забывается. Да и не надо ничего долго помнить. Память обременяет человека. Она его делает менее снисходительным, менее подвижным. Живите завтрашним. Станьте утренним человеком, вот и все. Знаете, в чем прелесть Басаргина? Он смотрит на прошлое, на историю, как на театр! Да! Театр теней! Извините, если я как-то затронула ваши убеждения… Но так понимать историю, как вы или Степан Андреевич…

Л у к о в. А вон он сам. Вот вы ему и скажите.

П о л и н а. Пожалуйста.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. И чего спорят? Чего ругаются?

Входят  Х о м у т о в  и  С т е п а н  А н д р е е в и ч.

Х о м у т о в. Ну, Александра Прокофьевна, привезли ваших!

С т е п а н  А н д р е е в и ч. А их это, пока у Даши. Она сегодня подменилась на предмет проводов.

Х о м у т о в. Я всегда говорил, что придет время и люди вернутся в деревню! Никогда она не погибнет, деревенька моя! Находятся, накружатся, наиграются в автоматы игральные и вернутся. Рад я!

Александра Прокофьевна. Худо ребятишкам одним, без глазу, да и вам довольно Москвы.

Л у к о в. А мы с Полиной Сергеевной спорили…

П о л и н а. Во-первых, мы не спорили, а во-вторых, вы похожи на ябедника или сплетника. Впрочем, это отсутствие воспитания.

Х о м у т о в. Опять тебя жучат! Эх, Петр! Насчет воспитания это вы верно. Воспитывали мы детей плохо и безобразно!

Л у к о в. Все начинается со школы. Или еще раньше, с детского сада. Все примитивно. Я, Полина Сергеевна, продукт распада интеллигентного человека. И потом, нищета. Вот вы, Домна Пантелеевна, имели большие деньги?

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Ни больших, ни малых. Да и то, куда они мне? Все свое. Сейчас много пошло богатых. Мясо дорогое, картошка. Были бы руки. Опять же воруют много.

Л у к о в. Много?

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Воруют-то? А то ты не знаешь? Много! Да все воруют. Так ведь иной раз нельзя, а надо украсть. Если нигде не купишь, а надо! Что же делать, берешь грех на душу.

Л у к о в. Домна Пантелеевна, если бы вы знали, как выручили меня. Спасли! Я до этого момента думал, будто я на самом деле жизни не знаю. Не знаю и так и умру, не узнавши ее. А вы меня спасли… Народ-то, он уже и жить нормально не может! Ведь уже не красть нельзя! А я дурак! Вот дурак! Кого боялся всю свою жизнь? Нету никакого народа, а есть несчастные люди! Вот что мы сделали с народом. Вначале ему дверь в Европу открыли. Иди гляди, Иван. Тот сдуру и высунулся. Увидел, ахнул, а тут с испугу дверь — хрясь и закрыли! Иван наш не успел даже выскочить, так его этой дверью и прижали. Прижатый поперек народ пищит. Я теперь все это увидел. Больше меня не одолеть. Знаю, что я человек мизерный, больной человек. Я ведь средний класс. Я — никто! Могу