Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев

становится много. Нас действительно много! Должны же быть разумные пределы для размножения?

Входит  А л е к с а н д р а  П р о к о ф ь е в н а. Она промокла, в руках корзина.

Б а с а р г и н а. Ой, господи, насилу добралась!

Б а с а р г и н. Наконец-то! Мы уж думали, что ты там жить останешься!

Б а с а р г и н а. Так что делать, Егорий! Что делать, Полюшка? Останусь.

П о л и н а. Что?

Б а с а р г и н а. Промочило ажно насквозь! Ехала на тракторе. Прямо в кузове. А кузов железный! Ничо не подстелено, так на каждой ямке по синяку! (Идет к печке.)

П о л и н а. Боже мой! Вы даже постарели за эту неделю.

Б а с а р г и н а. Постареешь, милая… Такого нагляделась… Ребятишки не обихожены! Грязные да голодные. Бабка-то ихняя попивает! Бражка не переводится. Как вечер, так в стельку! Папиросу в зубы, к печке сядет, да так и уснет. Да и понять можно! Калеченая! Ее по дурости поставили прицепщицей на сеялке. Она возьми да и засни. Заснула и под сеялку и угодила. Сеялка-то ладно, а за ней диски идут. Вот ее и порезало этими дисками. Вот как… Так что, Егорий, остаюсь я.

Б а с а р г и н. Да ты… мам, в уме? Мы тебя ждем, не едем, а она — остаюсь!

Б а с а р г и н а. Ты не маленький, не пропадешь. А тут ребятишки! Завтра Митю на легковушке пошлю за имя. Они уж ждут. Да и Нюре послабление. Угорела она от их. С этой бражкой она и читать разучилась. Потом, стирать не может. Рука порезанная. Сухожилие не так сшили, пальцы не разгибаются. Ребятишек кулаком гладит. Нет, Егорий, этих я выращу! Никому не отдам. И Даше полегче станет.

Б а с а р г и н. А я?! Полина не умеет готовить… Да и некогда! А сорочки?!

Б а с а р г и н а. Вон она молодая, здоровая. Потянет, Егорий, за троих потянет. Если прикрикнешь, конечно!

П о л и н а. Александра Прокофьевна… Я вам повода, кажется, не давала?

Б а с а р г и н а. Не давала, милая, не давала. Я его не давала. Мало ты работаешь, дочка, мало! Пуще надо. Всю неделю про вас думала… Ничего. При таких деньгах проживете.

Б а с а р г и н. Но ты-то сама? На что себя обрекаешь? Жили они тут без тебя и еще проживут!

Б а с а р г и н а. Приустала я… И спины не чую! Пойду лягу. Утром вставать рано… (Уходит.)

П о л и н а. Ее как подменили! Она совсем другая! Какая-то жестокость в словах…

Б а с а р г и н. Ладно! Станем и мы собираться. Завтра и уедем!

П о л и н а. В конце концов, я знаю женщину, она пойдет к нам домработницей! Тем более что комната освободилась. И комната неплохая!

Б а с а р г и н. Такое чувство, что кого-то похоронил… (Замолкает и садится на стул.)

Полина идет к окну. Смотрит на дождь.

П о л и н а. Пойдем к себе… (Уходит.)

Через некоторое время уходит Басаргин.

Входит  Д а ш а.

Д а ш а. Спите? А ужинать? (Тихо. Даша вдруг видит корзину. Открывает ее и достает детские вещи. Рубашку, штанишки… Она наклоняется над корзиной и тихо, едва слышно плачет.)

Свет гаснет.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Дом Басаргиных. В доме  Д о м н а  П а н т е л е е в н а  и  А л е к с а н д р а  П р о к о ф ь е в н а.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. И правильно ты надумала, Лександра! Ребятишек поднять надо, да и самой помереть дома! Вон оно, кладбище наше, любо смотреть… Березняк, высоко стоит, место сухое. А то в Москве помереть? Сожгут, милая, в колбу пепел складут, и что ты хошь, то и делай с этим пеплом. А тут все свои лежат, родные, знакомые! И тебе сухонько, и тебе тепленько! А внучата придут, скажут — бабонька наша родимая тут полеживает… (Всхлипывает.)

Б а с а р г и н а. Кладбище-то хорошее, да к ему дорогу надо хорошую! А то в непогоду помри, на чем тебя повезут? На санях! Как дядю Гришу волокли? Волоком.

Входит  Л у к о в.

Л у к о в. Здравствуйте, бабушки. А где Егор Андреевич?

Б а с а р г и н а. Поехал сувениру покупать. Он до него охочий! Куда ни едет, отовсюду сувениру везет. Масок разных понабрал, ажно страшно глядеть! А по мне, так никакой красы в этих самых масках. Одно надругание! А то еще оружье собирает. А как какое оружье возьми да грохни? Кто его проверял?

Л у к о в. Опасная жизнь, Александра Прокофьевна.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Не надсмехай, горе луковое.

Л у к о в. Острота простенькая, но со вкусом.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Остается Лександра у нас!

Б а с а р г и н а. Чего-то у вас? У себя остаюсь.

Л у к о в. Да ну?!

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Вот те и «да ну»! Митька поехал за ребятней в Мотанино.

Л у к о в. И дождь перестал…

Б а с а р г и н а. Как твоя-то?

Л у к о в. Бабушки мои родные! Научите, чего делать.

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Поздно учить.

Л у к о в. Может, взять и махнуть, а? Вот сесть в машину к академику и отчалить. Что же вы молчите? Я же всерьез спрашиваю!

Д о м н а  П а н т е л е е в н а. Не знаю я. Чего тебе и сказать-то, не знаю. Я вот в Москву собиралась, по нужде, миленький, а и то сердце обмирало. А как ехать куда-то? Да там с чужими жить? Ведь ты сейчас такой ловкий, а после-то, как в годы войдешь? Ну так уж если над собой посмеяться?! Себе же в укор сделать. На, мол, кривись душой. Это у нас Мартын повесился так. Зеркало поставил и глядел в него, как петлю надевает. А того не подумал, что как повиснет, то уж не увидит, как висит. А наверно, как петлю вязал, себя жалел! Вот, мол, какой я жалостный, сейчас висеть стану. Играл, играл, да доигрался.

Л у к о в. В нашей деревне на все случаи жизни примеры есть. Видимо, и я рожден для примера следующих поколений. А ведь если серьезно, то в большом городе умер человек, его и забыли на другой день. У нас же долго помнят. Что-то в этом есть… А хотите