Критическая теория интернета - Герт Ловинк

практика порождает изощренные правила, жесты, привычки и манеры, таким образом преодолевая акцент на инфраструктуре, характерный для экономистов и технологических детерминистов [231]. Этот «цивилизующий поворот» ведет нас за пределы голой функциональности (то есть вызова, связанного с плотностью технологий) в сторону сложной эстетики и необычных видов повседневного пользования, которые не обязательно порывают с существующими протоколами или ставят их под вопрос (здесь можно порассуждать об усложнении приложений в стиле прустовского «датаденди»). Какая фигура в XXI веке может стать эквивалентом описанного Вальтером Беньямином парижского фланера из века XIX? В конце 1980-х мы бы говорили об образе из киберпанка, но сегодня это все слишком субкультурно. Эквивалентом из 1990-х был бы нерд, но это тоже чересчур маргинальный феномен, тесно связанный с эмоциональной экономикой живущих на Западе молодых белых гиков-мужчин. Как насчет занятого хипстера-интроверта, уткнувшегося в свой смартфон? Технология сама по себе больше не обеспечивает идентичность – теперь все дело в брендах. Идее урбанизирующих IT нужно время, чтобы стать мейнстримом, но хватит ли его? Люди двигаются дальше, но также и их города. У «локативных медиа» [232] нет времени на достижение критической массы. Концепты дизайна больше не предшествуют настоящему; если повезет, они будут созданы для него, и эта ситуация является вызовом для и без того маргинальной позиции теории. Действительно, как быстро бы ни росли в масштабе технологии, повседневным практикам требуется время, чтобы настояться. Процесс «становления культурой» технологий дает возможность полезным вещам укорениться в обществе, игнорируя слишком часто поминаемый цикл хайпа вокруг шикарных, убердизайнерских и быстро устаревающих гаджетов, которые штампуются баловнями современного технокапитализма.

Становление публичным

Давайте оставим в стороне пока еще модную тему больших данных, являющуюся частью политики «умных городов». Меня больше интересуют «быстрые данные» на уровне пользователей и приложений и то, как они проявляются в «локативных медиа» и интернете помеченных RFID-чипами вещей. Это примеры технологий цифровой мобильности, которые из стадии модных экспериментов переходят к стадии повсеместной рутины. Можно ли считать вездесущность GPS-девайсов знаком тотальной дискурсивной власти и слежки над гражданами? В какой момент эта технология достигает перверсивной и порнографической фазы? Возьмите в пример переход от Google Maps к Google Earth и к Google Street View. К какому этапу относится «инновационный момент?» Все надо переопределить. Пока фокус на экономическом росте и прибыли приносит славу гению, упорству и открытости венчурных капиталистов и «ранних адептов», второй этап инновации начинается в конце цикла усвоения технологий, когда они ритуально интегрируются в общество. Что происходит в этой точке, где слияние мобильности и коммуникации становится ритуализованным, пока мы движемся как медиа? Технология превращается в привычку на удивление быстро. В таком случае актуальность технологии выталкивается на задний план и остается недообсужденной даже среди исследователей (не беря во внимание зависимость производства знаний от интернета). Время этого движения относительно. Печатная машинка долго входила в привычку, мобильный телефон – быстрее. Технологическое развитие ускоряется. Ирония в том, что в тот же миг, когда технология вступает в стадию «коллективного бессознательного», технические архитектуры типа GPS и RFID начинают производить собственные формы осознания «публичности» [233]. Это время, когда люди выражают необходимость либо создать дизайн новых публичных пространств, либо оккупировать существующие. Дизайн и управление цифровыми пространствами мобильности в таком случае становятся заключительной частью процесса социальных и цифровых изменений. Это приводит к странным историческим совпадениям: в тот момент, когда началась PR-проработка идеи «умных городов», мы могли наблюдать рождение «движения площадей» от Каира и Мадрида до парка Гези и Майдана, организованного гражданами, ранее известными как пользователи.

Роль концептов

Чтобы разобраться в этой сфере технополитики, необходимо понять связь между разочарованием, креативностью, субверсивностью и желанием. Стартап, подчиненный венчурному капиталу, может и является самой продвигаемой моделью деятельности, однако существует масса других моделей, более близких к сфере культуры, политически субкультурных или государственных, созданных на основе академических исследований. Также имеет значение и период созревания. Какое происхождение у идей? Как размытые понятия становятся рабочими концептами? И как такие концепты принимаются в качестве «крутых» идей и превращаются в нечто выполнимое? Художники и исследователи мемов заявляют, что работают в этом проблемном поле, однако у понятия мема, относящегося к спонтанной эволюционной активности видов, пока что мало серьезных поклонников – несмотря на то, что Ричард Докинз популяризовал его еще в 1976-м в своей книге «Эгоистичный ген». В рамках фестиваля Ars Electronica в 1996-м проходили онлайн-дебаты о мобильности концептов типа «Memesis», но они также не продвинулись в использовании понятия мема. За исключением форума 4chan, «мемы» остаются сведены к этим малым объектам народной онлайн-культуры, которые рождаются каждую пару минут, распространяются по сети и быстро умирают [234]. Для объяснения того, как идеи распространяются онлайн, вместо биологической модели «культурного гена» нужны более сложные объяснения на основе концепций общего интеллекта, сетевого давления и обмена мнениями [235].

Важно, чтобы концепты можно было расширить, чтобы они были базовыми и легко усвояемыми, но при этом достаточно абстрактными и общими, способными вмещать сложные проблемы. Примерами концептов, которые выросли из моей работы, являются «тактические медиа», «датадендизм», «нет-критика» и «организованные сети». В технологическом мире сетей влиятельными концептами являются «открытое», «свободное», «децентрализованное», «распределенное». Недавним ключевым концептом из мира политики и дизайна является «Оккупай», развитый ванкуверским журналом о дизайне Adbusters и впоследствии появившийся в связке с Уолл-стрит, а уже в дальнейшем ставший универсальным, объединяя зарождавшийся тип политики буквально со всем (от «Оккупай Уолл-стрит» до «Оккупай экономику, образование, музей, все подряд») [236]. Как в случае с любым концептом, который превращался сначала в имя, а затем в бренд, «Оккупай» уже объяснял сам себя. Возвращаясь к вопросу цифровой мобильности, стоит спросить, как концепты типа «урбанизирующих технологий» помогают понять наш комплекс мобильности и что мы от этих концептов хотим? Должны ли они мобилизовать воображение? Направлять развитие кода? Лежать в основании инновационного бизнес-плана или быть краеугольным камнем новой организационной структуры?

Критика мэппинга

Самая стандартная первичная реакция на распространение (пространственной) информации о цифровой мобильности со стороны подкованной в медиа публике – это создание карт и навигация поверхности. Однако если смотреть на те же визуализации данных и относится к ним более критично, то результат часто разочаровывает. Генерируют ли карты (контр)знание? [237] Не выделяем ли мы в таком случае все то, что и так уже знаем: статус-кво по поводу контента, архитектуры софта, мировосприятия и эстетики? Чтобы понять цифровую мобильность в сетевую эпоху, нужно