Критическая теория интернета - Герт Ловинк

мысль целиком. Скажем ли мы также: «Подобно смрадной пелене автомобильного и заводского дыма над городами, интерпретаторские испарения вокруг искусства отравляют наше восприятие»? [206] Нет, не скажем. Слишком реальной является опасность, исходящая от политиков, корпораций и полиции вкусов, которые вмешиваются в сетевую жизнь с целью закрыть определенные сайты. Свобода – это абсолютная ценность, и она не должна обсуждаться от случая к случаю. Иначе у нас не будет таких проектов, как Wikileaks, имиджбордов типа 4chan или больших коллекций отсканированных книг типа aaaaarg. Однако если мы будем слишком либеральны, то отключимся и перестанем задавать нужные вопросы – чего делать категорически нельзя. Как нам развивать культуры комментариев, противостоящие филистерству интерпретации, о котором говорит Сонтаг? Что помимо перехода в офлайн, появления медленных медиа или других жизнеспособных мер может в этой ситуации восстановить наши чувства?

Сегодняшняя чрезмерность культуры онлайн-комментариев поднимает вопрос о том, чем может быть креативная сингулярность в мире количественного подхода. Что если культуры комментариев начнут массово производить афоризмы – такой проект Дада XXI века? Вы знаете, как слоганы превращаются в поэзию и как комментарии трансформируются в афоризмы? То, что больше не существует никаких метанарративов, – это уже не постструктуралистский трюизм, а факт, вшитый в реальность. Сегодняшние сети интерпретации, против которых выступала Сонтаг, по своей природе являются технологическими. Власть профессиональных критиков, о воцарении которой она мечтала, была эффективно подавлена. Революция в хранении информации, в эпоху которой мы живем, игнорирует весь контент и ведет к опасности всеобъемлющего информационного релятивизма. Сонтаг пишет: «Сводя произведение к его содержанию, а затем интерпретируя это последнее, человек произведение укрощает» [207]. В каких случаях мы будем противостоять искушению интерпретации и вместо этого добавлять онлайн-дебатам дополнительное измерение, а также публично требовать положить конец «культуре жалоб», которая просто копирует идеологию? Мы должны оказаться лицом к лицу с культурами комментария, пойти на лобовое столкновение с ними не во имя интерпретации, но для того чтобы оставаться бдительными и не терять связь с актуальными явлениями нашего времени – вне зависимости от того, насколько они уродливы.

9. Хронический Нарцисс: технологии минимального селфи (2017)

Neuroplastics for Tomorrow: «Я не могу поверить в Бога, который нуждается в постоянном поклонении» (Фридрих Ницше)

«Убийство веселья – это продукт, создающий мир» (слоган из блога)

«При нынешнем состоянии нашей социальной и экономической отчетности мне кажется невозможным определить, где заканчивается необходимая персонализация и начинается ненужная» (Дэвид Рисман)

«Это селфи выглядит так, как будто мне не уделяли достаточно внимания в те годы, когда формировалась моя личность» (@ stephsstone)

«О да, сколько угодно, бесконечно много надежды, но только не для нас» (Франц Кафка)

«Все летит к чертям. Нельзя ничего сделать. Пусть улыбка будет твоей защитой» (Джим Хуган)

«Мы не верим в то, что мир наделит властью женщин. Мы верим в то, что женщины наделят властью мир!» (Виляйн)

«Меня всегда удивляет не мой внешний вид, а скорее тот факт, что я вообще куда-то хожу» (Габриэлла Стайн)

«Тот, кто смеется, еще не слышал плохих новостей» (Бертольт Брехт)

«В отличие от фотоселфи, дата-селфи не только отображает внешность человека, но и подчеркивает его биологическую и эмоциональную жизнь – его биоритм, движения и связи» (Gottlieb Duttweiler Institute)

«О сохранении себя в дегуманизирующемся обществе» – таков подзаголовок книги Бруно Беттельгейма «Просвещенное сердце» (1960). Селфи-лихорадку, начавшуюся в MySpace, но достигшую пика популярности только после 2010 года с появлением айфона с фронтальной камерой, следует интерпретировать как возможную стратегию выживания в суровых неолиберальных условиях. Селфи – это свидетельство того, что «люди не муравьи», как говорится в заключительной главе работы Беттельгейма. Они стараются утвердить достоинство за счет дизайна. Беттельгейм рассуждает о стратегиях выживания в нацистских лагерях, где бытие самим собой сталкивалось с «разрушением человека окружающим его обществом». Глядя в будущее поверх братских могил, Беттельгейм подвел итог своему аналитическому начинанию: «Успех или провал любого массового общества будет зависеть от того, сможет ли человек таким образом трансформировать свою личность, что изменит общество, сделав его поистине человечным, таким, в котором мы не будем находиться под контролем технологий, а технологии будут привязаны к нашим человеческим нуждам» [208]. Вместо того чтобы фокусироваться на «экстремальной ситуации», как это делал Беттельгейм, мы можем задаться вопросом, чем могла бы быть автономия в эпоху неолиберальной гегемонии. Может ли селфи быть выражением «просвещенного сердца» в эпоху сетевых цифровых технологий?

Нас больше не увлекает скрытая и противоречивая природа человека, предположительно стоящая за вылизанным до блеска изображением себя. В этом кроется причина гибели психоанализа как метода изучения культуры. Невозможно недооценивать роль технологий, и именно это является проблемой для полярных дебатов о том, что первично – культура или природа. Вне смартфонов и социальных медиа нет никакого self(ie) – самого селфи и того Я, которое оно отражает. Когда речь идет об угле съемки, не остается ничего, что надо было бы вскрывать или деконструировать: ключевые аспекты выделены, освещение и фон проверены, «дакфейс» наготове, зеркала – твои друзья, размытие – это ок, поработай над позой, похотливое выражение лица – это бонус. Страстность образа больше не является загадкой. Что остается за кадром, так это логистика изображения: от «экономики лайка» до политэкономии облака, от инструкций к чьей-то камере до фильтров и сжатий софта. Однако первичный вопрос в том, как нам разобраться с феноменом селфи вне разговоров о вынужденном участии или морализаторских обвинений – и разработать способы видеть, которые интегрируют считывающиеся машиной интерпретации?

Эксперты как по истории искусств, так и в сфере поп-культуры склонны соглашаться, что автопортрет и селфи коммуницируют с разными аудиториями и о разных объектах. «Автопортрет и селфи – это две разных, хотя иногда и пересекающихся, попытки дать определение своего Я и приукрасить его» [209]. Те, кто за, и те, кто против селфи, часто рассматривают его как защитный импульс для определения и защиты «аутентично выглядящего» субъекта через изображение себя. Его создатели, в особенности во времена подъема популярности феномена, описываются как самовлюбленные и зацикленные на себе люди. Как пишет Алисия Элер: «селфи – это зеркало, иллюзия зеркала, момент эгоизма, зафиксированный во времени» [210]. Примером такого «организованного нарциссизма» может быть книга 2015 года, состоящая из 352 селфи Ким Кардашьян и вышедшая под заголовком «Selfish».

Сложное различие между портретом и селфи превосходно стыкуется с ситуацией, когда селфи как «по своей сути контекстуальный и зачастую