Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

К Яне подошли 12 июня. Аккуратно маневрируя по черным, зигзагообразным разводьям, преодолели ледовые поля, собравшиеся у устья. Наконец из-за излучины показались радиомачта и труба котельной – Усть-Янск. Порт активно строился. Причал заставлен контейнерами, дощаными ящиками. В самом поселке, стоящем поодаль, много новых домов. Лежащие на палубе «Арктики» пачки с сосновым брусом предназначались для строительства новой больницы.

Капитан командовал: «Приготовиться к швартовке!», «Отдать носовой!», «Отдать кормовой», «Стоп машина!». Судно по инерции приближается к обвешанному покрышками бревенчатому причалу на сваях и мягко, можно сказать нежно, прижимается к нему.

Радость оттого, что так легко дошли до поселка и удачно пришвартовались, вскоре была омрачена предупреждением о смене ветра на северный. Чтобы успеть выйти в море до того, как льды запрут устье, к разгрузке подключилась и команда. Благо, круглые сутки светло. Переместив на пристань то, что находилось на палубе, открыли трюмы и стали на стропах поднимать ящики, мешки. Но как ни торопились, завершить разгрузку не успели.

С гидропоста сообщили, что устье забило паковым льдом. «Арктике» ничего не оставалось, как ждать южного отжимного ветра. Хорошо хоть успели до хлынувшего ливня задраить трюмы и закрыть брезентом пиломатериалы для Русского Устья.

Пользуясь вынужденной стоянкой, принялись заклепывать трещину на стыке стальных листов на носу.

С камбуза три раза в день призывно несся голос поварихи:

– Мальчики-и-и! Обе-е-да-ать!

Чуть позже:

– За добавкой по-о-дхо-оди!

Географ, даже если был сыт, подходил всегда и все старался заглянуть в глаза поварихи, словно хотел прочитать в них то тайное, что тянуло к ней. Ему казалось странным, что сама она такая бойкая, расторопная, а в глазах бездонная грусть.

Как-то, выждав момент, когда все разошлись, подошел к ней:

– Варенька, все хочу спросить, что вас, такую молодую и шуструю, так печалит?

– С чего вы взяли?

– Уж больно глазки у вас грустные.

– Одинокой березке есть о чем печалиться, – произнесла она тихо, продолжая мыть посуду.

Николай Александрович стал лихорадочно соображать, как продолжить разговор.

– Можно вам помочь?

– Хотите, помогайте. У меня много работы.

Быстро вдвоем управившись с делами, они вышли на палубу.

– Варя, вы из местных или приезжая?

– Это как посмотреть. Родилась в Великом Устюге, но с трех лет живу в Певеке. Родители по набору приехали. Так что считаю себя местной. А вы?

– А я самый что ни на есть здешний – усть-янский. И капитан наш отсюда. – Сделав паузу, с гордостью добавил: – Он мой ученик!

– Так вы учитель?

– Когда-то был. Преподавал географию. Потом все по экспедициям.

– Отчего так?

– На уроке сказал, что Колчак внес огромный вклад в исследование Арктики… Между прочим в Певеке я не раз бывал. Хороший поселок.

– Может, и в нашу столовку заходили, – оживилась Варя. – Я там раздатчицей работала, а муж такелажником в порту. Когда он погиб, уехала на Большую Землю. Помыкалась, помыкалась и обратно. Север он такой: берет половинку твоего сердца и прячет в своих ледниках. И, где бы ты ни оказался, он все равно тянет к себе.

– Вы правы, Северу вроде нечем человека привлечь, тем не менее как-то удерживает, не отпускает… Варя, а вы в курсе, что ваш Устюг подарил России удивительного подвижника Заполярья – купца-морехода Никиту Шалаурова? Это он описал побережье от Усть-Янска до Шелагского мыса, открыл уникальную Чаунскую губу. К сожалению, его судно раздавило льдами и все погибли. В 1792 году нашли зимовье, покрытое парусами, а в нем их останки.

– Я про эту историю кое-что слышала от чукчей. Они говорили, что люди отравились печенью белого медведя[53].

Так они стояли, рассказывая друг другу разные истории, став в эти минуты близкими, благодаря тому, что оба были влюблены в Север.

В последующие дни команда увлеченно наблюдала за развитием романа. Географ даже на берег сходил всего один раз. Родители умерли, а с сестрой, которая была на двенадцать лет младше, у них были весьма прохладные отношения из-за ее мужа – его однокашника. Ради приличия все же один раз проведал. Отнес племянникам кулек разноцветных подушечек и три банки сгущенного молока.

Для Корнея вокруг поселка не было ничего интересного: во все стороны простиралась кочкастая тундра, местами поросшая карликовыми березками и стелющимися ивами: взгляду не за что зацепиться. (Северные деревца спасаются от нестерпимых морозов и ветров под снегом, поэтому не поднимаются выше полуметра.)

Он все больше разочаровывался в Севере и не понимал, почему Николай так восторгается им. Поскольку Корней не участвовал в ремонтных работах, у него была уйма свободного времени, и он, по совету Николая Александровича, пошел знакомиться со старожилами, живущими в разбросанных по высокому берегу рубленых избах. Из-за ветров и ненастий их стены имели почти графитовый цвет.

Бревна для них валили и сплавляли по реке за сотню километров отсюда весной, и если в этот период заболел или просто поленился, то строительного леса тебе не видать. Иногда, во время паводка, бревна собирались и плыли по