Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

Как только нога зажила, он стал выбираться на охоту. Первые дни были пустыми, зато последующие удача не изменяла ему. В общей сложности ему удалось добыть пять согжоев. У троих на широких копытах были наморожены ледяные башмаки-наросты – похоже, прошли по не застывшей наледи.

Световой день заметно удлинился. Все выше поднимающееся солнце трудилось во всю мощь. Снег тяжелел, становился зернистым. Вокруг стволов деревьев ширились воронки. На проталинах соблазнительно заалели россыпи перезимовавшей брусники. Загустели тальники. Запарила, задышала оживающая земля. И уже через неделю в закрытых от ветров ложбинках на ветвях лиственниц проклюнулись зеленые точки, на глазах превращающиеся в мягкие щетинки.

20 мая всем запомнилось тем, что солнце не скрылось за горизонтом, а, чуть коснувшись его, отправилось на очередной круг. Корней поначалу радовался незаходящему светилу, но уже на третьи сутки понял, что в этом природном явлении для человека нет ничего хорошего. Организм пошел вразнос – перестал понимать, когда спать, когда бодрствовать.

22 мая во время обеда зимовщики услышали ровный гул. Самолет? Все выбежали на палубу. Нет! Оказалось, это Лена, сбрасывая ледяные оковы, поползла белой змеей к океану.

Толстые льдины, налезая друг на друга, лопались, крошились, словно перекаленное стекло, переворачивались вставали на ребра и, сияя свежими сколами, громоздились неприступными редутами. Правда, недолговечными: теснимые со всех сторон, они вскоре разваливались прямо на глазах. Льдины попрочней выпирало на берег, где они безжалостно срезали молодые деревца и кустарники. В воздухе запахло свежей водой.

Вышедший из машинного отделения якут Иван снял шапку и, что-то бормоча на своем языке, простоял, глядя на ледоход, часа два.

– Лена – женщина. Сегодня она рожает, – сказал он, повернувшись к Корнею.

После восьмимесячной тишины, когда, чтобы уловить какой-либо звук, приходилось до предела напрягать слух, теперь над рекой стоял мощный гул, от которого вибрировал не только корпус «Арктики», но и земля. Капитан был спокоен – в затоне ледоход сухогрузу был не опасен.

Постепенно прибывающая вода вымывала землю из-под деревьев, рушила берега, обнажая ледяные линзы. Вывороченные потоком деревья, размахивая узловатыми корнями и ветками, неслись по реке, то погружаясь в воду, то всплывая. Ударяясь о камни и друг об друга, они теряли ветки и кору.

Один исполин долго сопротивлялся. Уже, казалось бы, и почвы под ним почти не осталось, а он, опершись на толстые, мускулистые корни, из последних сил держится, словно догадываясь, что, упав, создаст массу проблем. Но настырная река призвала в союзники ветер. Натиска двух стихий упрямец не выдержал, тяжело вздохнув, рухнул-таки. Могучий поток подхватил и понес его. Где-то через километр разлапистую махину затянуло в протоку, и великан, наглухо перегородив ее, стал собирать все, что приносило течением. За несколько часов образовался многоярусный залом.

Скапливающаяся вода с шумом рвалась в щели между стволов, но, не имея достаточного стока, ринулась в прибрежный лес…

Паводок пошел на спад лишь на пятый день. Отступая, Лена развешивала на кустах и деревьях лесной хлам.

Это было лучшее время для ловли сига. Зимовщики каждый день разбредались с удочками по берегу. Примостился на коряге и Географ.

– Клюет? – поинтересовался подошедший Корней.

– Не больно. Два только. Вода уходит. Сиг это чует и торопится в Лену – боится, что отрежет.

– И охота тебе грязь месить. Вот подсохнет земля, тогда и рыбалка в удовольствие.

– Так сиг ждать не будет, он только в половодье и ловится. К тому же сейчас ни комаров, ни мошкары. Благодать! Как потеплеет, загрызут проклятые.

Сига Корней видел впервые: длинный, с острой темной мордочкой, а сам ослепительно белый. До вечера Николай все-таки поймал еще трех. Удачливей всех оказался моторист – принес на камбуз двенадцать хвостов. Так что хватило и на наваристую уху, и на жареху. Ели с удовольствием – оленина за зиму приелась.

Возвращаясь в исконное русло, река постепенно светлела и текла хоть и с напором, но уже без прежнего исступления. Струи ласково, словно прося прощения, поглаживали изувеченные ледоходом берега. О недавнем буйстве реки напоминали лишь свежие пеньки и завалы из ошкуренных стволов.

Один за другим вспыхивали скромные весенние цветы. По большей части ветреницы и камнеломки. На проплешинах запылал нежно-сиреневым пламенем багульник. Открылись клумбы зеленого с белыми пятнами мха. Пройдет несколько дней, и откроются навстречу солнцу красно-фиолетовые маки. Лес зазвенел, заиграл множеством птичьих голосов, да так дружно, что нельзя было разобрать певцов. Все слилось в единый хор.

Механик с мотористом теперь целыми днями возились с двигателем. Что-то подтягивали, смазывали, чистили, подливали. Когда его запустили, железный корпус «Арктики» задрожал, как живой, а из трубы повалил черный дым, через минуту посветлевший. Люди приободрились: значит, скоро в путь! Однако капитан сниматься не спешил – знал, что море еще во льдах – чего судну бока мять.

Здравствуй, Студеное море!

Третьего июня получили радиограмму о том, что устье Лены свободно. Прозвучала долгожданная команда: «Сниматься с якоря!» Махом убрали сходни, носовой и кормовой швартовые. Включив лебедку, с грохотом выбрали цепь. Якорь вынырнул из воды и замер у клюза. В машинном отделении прозвенел сигнальный звонок, следом прозвучала команда: «Самый малый назад!» Обрадованно заурчал двигатель. «Лево руля!» Судно развернулось и, выйдя на фарватер, возобновило прерванный в сентябре путь мимо круч, ощетинившихся веселыми лиственницами и угрюмыми елями.