Хождение к Студеному морю - Камиль Фарухшинович Зиганшин

– Объедение! – искренне восхищался скитник, ощущая небом и языком, как нежная мякоть тает во рту.

– Да уж! Вкусней чира рыбы нет, – согласился Юрий.

– Ешьте-ешьте, батюшко, рыбки, ноги будут прытки, – подбадривала довольная хозяйка. (Корней с удовлетворением отметил, что она брагу только пригубила. А вот тетушка выпила полную кружку.)

Когда все было перепробовано и расхвалено, слово за слово пошел разговор. Хозяева расспрашивали, как идет зимовка на пароходе, достаточно ли продуктов, как вообще он решился без ноги в такую даль отправиться.

– Я веть поначалу не поверил, коды рекли, што вы на одной ноге по тайге ходите. Трудно, поди?

– Уже приноровился. Сидеть сиднем тяжелыпе.

– Эт верно, без хода – помрешь. Вон матушка зело любила на печи лежать и в пятьдесят три ушла. А тетка, хоть и наибольшая[50], а вон какая шебутная. Ничего с ней не деется. С утра до вечера колготится. (Та, польщенная вниманием, заулыбалась.) Да и женушка, хоть и тяжелая, оборотов не сбавляет.

– Женский пол токо с виду сосуд слабый, немощный, а на деле все сдюжит, – встряла тетушка.

После недолгого молчания Корней заметил:

– Дом, смотрю, совсем новый. Прежде не здесь жили?

– А то! Мы с Казачьего. Тама наш госпромхоз. Токмо в последние годы много народу навезли. Рыболовецкий совхоз создали. Шумно, тесно стало. А тута спокой. К охотоведу съезжу, пушнину, мясо сдам, и воля вольная – хошь песни пой, хошь спать ложись. Сам себе голова, – разговорился хозяин. – Строились с племяшом. Он в прошлом годе с матерью поменялся. Ее к нам, сам в ихий дом в поселок вернулся: время приспело семью создавать. Тута веть невесты не сыскать.

Пламя в керосиновой лампе задергалось косым язычком, вымазывая черным боковину стекла. Агриппина подрезала обуглившуюся макушку фитиля и огонек выровнялся. Протерев тряпочкой от копоти стекло, вставила обратно.

– Я веть чего ишо с Казачьего съехал? Директор госпромхоза – мой брат, – продолжал Юра. – Говорун знатный, а охотник никудышный. Ишо худо, што завидлив. А как получил назначение, так и вовсе загордел. Норки задрал, считает себя всех умнея, а ежели разобраться, от заду первый. Здесь, слава Богу, меня не достает.

Юра выпил еще, а Агриппина опять только пригубила для вида. Закусили поспевшим хлебом, макая ароматные, хрустящие ковриги в медвежий жир.

Допив остатки хмельного, хозяин заискивающе поглядел на жену:

– Ишо бы малость. Случай уж больно хороший.

Та недовольно зыркнула:

– Доста!

– Так маненько! С осени гостей не было, а тут такой знатный. Будь ласка, – Юрий встал и, чмокнув супругу в щеку, ласково обнял.

– Но боле не проси, – согласилась смутившаяся хозяйка.

Корней, вспомнив про подаренную якутами конскую колбасу, принес два лоснящихся от жира кольца.

Когда все допили и доели, Агриппина придвинулась к мужу поближе и запела: «Славное море, священный Байкал, Славный корабль – омулевая бочка…» Корней слушал, но перед глазами вставал не Байкал, а Дарьюшка. Ему даже на миг показалось, что это она и поет. В душе воскресали воспоминания, таившиеся в самых сокровенных уголках сердца.

– Ой, дальше слова запамятовала. Ну да ладно, начну другую. Вот любимая Юры – «По диким степям Забайкалья»…

– Поете вы, Агриппина, очень душевно, – похвалил Корней.

– Признатца – с детства люблю петь.

– Песни только у вас почему-то грустные – прям душу рвут. Наши другие. В наших нет страдания, наши покой душе несут.

– Поешь веть то, што сердце в сей миг просит. А вообще-то песни у нас разные. И веселые и грустные, и даже озорные. Скока себя помню, в нашей семье всегда пели. Мама, Царствие ей Небесное, вельми голосистая была. Пела первым голосом, завсегда вытягивала песню. Ей баили: «Ты уж тяни, Катерина. Ты уж вытянешь». У нас в деревне песню чувствовали. Сразу кучей не пели. Как хто-то один запел, так каждый пристраивался к его голосу, как к нотке. Так песня сама и росла. Хочешь повыситься, ежели голос позволяет, – так и повышай. И также заглыхали. Недавно в поселке хор организовали, так там не можно голос возвышать, себя придерживать надо.

А скоко колен выводили! Мой-то, – она похлопала мужа по плечу, – зело басит. Про нас так и рекли «Вишь Агриппина с Юрием прошли, прогудели».

– В нашем скиту тоже будь здоров поют. Особливо на праздники. А молодежь вечерами на лавочках распевается.

– Я ишо, што! – продолжала Агриппина. – Вот свекровь, Царствие ей Небесное, песельница редкая была. Скоко давношных текстов помнила! Я и половину не ведаю. Она и гласовым пением по крюкам владела. Правда, больно властная была – ох доставалось мне от яе.

– Да не токо тибе одной, – опять подала голос тетка.

– То правда! Сама толком пуговку пришить не умела, а гоняла, прости Господи, по всем швам. Все утро лежит на печи, нежится. Встает токо к готовому самовару. А ты ишо до свету поднимаеся, трясешь яе потихоньку, шепотом просишь благословения:

– Мама, благословите по воду сходить.

– Господь благословит.

Она веть колодезную воду не пила, токо с речки. До нее с полверсты. А я в ту пору худющая, слабая была. Она