Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке

Ладонью,

Готовой схватить, защитой и предупрежденьем

Остается он перед тобою,

Непостижимый.

Элегия восьмая

Посвящается Рудольфу Касснеру

Наружу тварь глядит во все глаза,

И перед нею даль открыта настежь.

У вас одних глаза, как западни,

Свободный преграждающие выход.

Приносит нам известия снаружи

Звериный только лик. Младенца мы

Переворачиваем, чтобы сзади

Он видел внешность, а не глубину,

Столь откровенную в зверином лике,

Свободную от смерти. Только смерть

Способны видеть мы, а зверь свободен.

Всегда кончина позади него.

Бог — перед ним. И если зверь уходит,

То он уходит в вечность, как родник.

Нет перед нами чистого пространства,

Где без конца цветы произрастают.

Мир перед нами всюду и всегда

И никогда — безмерное Нигде,

Которое вдыхаешь ненароком

И вечно знаешь и не вожделеешь.

Детьми теряемся мы в нем. Нас будят.

Лишь перед смертью тут как тут оно.

И мимо смерти ты глядишь наружу

Великим взглядом зверя, может быть.

Порой доступно это и влюбленным,

Когда другой не застит. В изумленьи

Они, как будто по ошибке, видят…

Но сразу же другой перед глазами,

И снова мир. Мир всюду и всегда.

К творенью мы всегда обращены.

Лишь в нем для нас отражена свобода,

Которую мы сами затемняем.

Сквозь нас безмолвный зверь глядит спокойно.

Не в этом ли судьба: стоять напротив…

Других уделов нет. Всегда напротив.

Когда бы зверю наше разуменье!

Уверенно идя навстречу нам,

Увлек бы нас он за собой, пожалуй,

Но бытие для зверя бесконечно

И чисто, как пространство перед ним.

Живет он без оглядки на себя.

Там, где мы только будущее видим,

Он видит все и самого себя,

Навеки исцеленного, во всем.

Но даже в чутком теплом звере скрыта

Великая, тяжелая забота.

И с ним воспоминанье неразлучно,

Одолевающее часто нас.

Кто знает, не была ли цель однажды

Гораздо ближе, ласковей, вернее.

Тут расстояние, а там дыханье

И родина вторая после первой

Не очень-то уютна для него.

О тихое блаженство малой твари,

Не покидающей родного лона.

Комар счастливый прыгает внутри,

Свою встречая свадьбу. Лоно — все.

Соприкоснулась от рожденья птица

И с тем и с этим, хоть и не вполне,

Как будто бы она — душа этруска,

Которая в пространстве после смерти

Почиющей фигуркою прикрыта.

В каком смятеньи из родного лона

Взлетаешь, самого себя страшась,

Пронизывая воздух! Так по чашке

Проходит трещина. Так нетопырь

Крылом своим фарфор заката режет.

А что же мы? Мы зрители везде,

Всегда при всем и никогда вовне.

Порядок наводя, мы разрушаем,

И сами разрушаемся потом.

Кто нас перевернул на этот лад?

Что мы ни делаем, мы словно тот,

Кто прочь уходит. На холме последнем,

С которого долина вся видна,

Он оборачивается и медлит.

Так мы живем, прощаясь без конца.

Элегия девятая

Зачем же, зачем, если нужно

Срок бытия провести, как лавр, чья зелень темнее

Всякой другой, чьи листья с волнистой каймою

(Словно улыбка ветра), — зачем

Тогда человечность? Зачем, избегая судьбы,

Тосковать по судьбе? Ведь не ради же счастья —

Предвкушения раннего близкой утраты,

Не из любопытства, не ради выучки сердца,

Которое было бы лавру дано…

Нет, потому, что здешнее важно, и в нас

Как будто нуждается здешнее, эта ущербность

Не чужая и нам, нам, самым ущербным. Однажды.

Все только однажды. Однажды и больше ни разу.

Мы тоже однажды. Но это

Однажды, пускай хотя бы однажды,

Пока мы земные, наверное, неотвратимо.

Только бы не опоздать нам! Добиться бы только!

В наших голых руках удержать бы нам это,

В бессловесном сердце и в переполненном взоре.

Этим бы стать нам. Кому передать бы нам это?

Лучше всего сохранить навсегда… Но в другие пределы

Что с собою возьмешь? Не возьмешь созерцанье,

Исподволь здесь обретенное, и никакие события.

Значит, здешние муки и здешнюю тяжесть,

Здешний длительный опыт любви…

Сплошь несказанное. Позже, однако,

Среди звезд каково: еще несказаннее звезды.

Странник в долину со склона горы не приносит

Горстку земли, для всех несказанную. Странник

Обретенное слово приносит, желтую и голубую

Горечавку. Быть может, мы здесь для того,

Чтобы сказать: «колодец», «ворота», «дерево», «дом», «окно».

Самое большее: «башня» или «колонна».

Чтобы, сказав, подсказать вещам сокровенную сущность,

Неизвестную им. Скрытная эта земля

Не хитрит ли, когда она торопит влюбленных,

Чтобы восторгами не обделить никого?

Старый порог у дверей. Пусть под ногами влюбленных

После стольких других,

Перед тем как другие придут,

Этот старый порог обветшает… чуть-чуть обветшает.

Здесь время высказыванья, здесь родина слова.

Произнося, исповедуй. Скорее, чем прежде,

Рушатся вещи, доступные нашему чувству.

Безликое действие вытеснит их и заменит.

Лопнет его оболочка, как только деянье

Вырастет изнутри, по-иному себя ограничив.

Между молотами наше сердце

Бьется, как между зубами

Язык, остающийся все же

Хвалебным.

Ангелу мир восхвали. Словами хвали. Ты не можешь

Грандиозными чувствами хвастать пред ним. Во вселенной,

Там, где чувствуют ангелы, ты новичок. Покажи

Ты простое ему, родовое наследие наше,

Достояние наших ладоней и взоров.

Выскажи вещи ему. Он будет стоять в изумленьи.

Так ты стоял в мастерской у канатчика в Риме

Или перед горшечником нильским. Вещи ему покажи,

Их невинность, их счастье и до чего они наши.

Покажи, как страданье порой принимает обличье,

Служит вещью, кончается вещью,