Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

сказал Сукэ, — все они смеялись, когда мой господин построил эту стену. Но Эдо будет расти. Эдо станет первым городом всего мира.

Когда Сукэ говорил с такой убеждённостью, спорить с ним было бесполезно.

— С императором на троне и регентом в Осаке… В моей стране такие разговоры назвали бы изменой, — язвительно заметил Уилл.

— Изменить, Уилл Адамс, можно только императору, а он вне всякой опасности в нашем случае.

— У принца не хватает честолюбия занять высочайший трон в стране?

— Как же он может это сделать, Уилл Адамс? Это было бы больше, чем просто измена. Это уже богохульство. Мой повелитель предпочтёт получить от микадо ничтожнейший символ благоволения, чем владеть всеми богатствами Японии. Но после микадо нет ни одной должности, которая не могла бы принадлежать ему, принцу. И более того, он считает — как и все остальные, — что при отсутствии сёгуна страна сползает к анархии, которая царила в Японии в течение пяти столетий, до прихода к власти господина Нобунаги. В золотые годы правления Хидеёси в Японии был мир, Уилл Адамс. Он умер лишь два года назад, а на севере уже вспыхнула война. И она разольётся по всей стране.

— И в то же время ваш господин хочет сместить сына Хидеёси.

— Они были друзьями, Уилл Адамс. Дружба, в которой было взаимное величие, взаимный талант, взаимное уважение. Но это уважение выказывалось отцу, а не сыну. Если речь не идёт об императорской крови, то талант должен почитаться в зависимости от личности человека, а не богатства или влиятельности его отца.

— Принцесса Ёдогими говорила, что принц Иеясу поклялся защищать юного квамбаку до тех пор, пока он не повзрослеет и не сможет сам управлять страной.

— Берегись принцессы Ёдогими, Уилл Адамс. Можешь не говорить мне о ней больше того, что сам захочешь. Я знаю, что такое женщина и что такое красота. Думаю, что теперь я знаю, и что такое мужчина. Она выделила тебя и подарила тебе свою красоту, но лучше бы тебе забыть об этом подарке. Она прижимала тебя к своей груди так, как прижимала бы голубя, принёсшего известие о каком-то далёком событии. В тот момент, не сомневаюсь, она любила бы голубя. Но если она вдруг проголодается, а под рукой ничего больше не окажется, она своими руками ощиплет его и обглодает косточки. Что же касается происшедшего между принцем и господином Хидеёси в последние секунды его жизни, то кто знает правду? Мой господин признает, что квамбаку отдан на его попечение, но при условии, что он сам решит — взойдёт мальчик на престол по достижении подходящего возраста или нет.

Сукэ был зол. Похоже, в Японии преданность своему хозяину стояла выше всего остального. Но между равными? Хидеёси, наверное, смотрел на Иеясу как на верного сторонника. На скольких даймио смотрел так же Иеясу без достаточных на то оснований?

И постоянно оставалась в голове мысль, что эти орудия в один прекрасный день могут быть повёрнуты против замка в Осаке. Но, приходила тут же другая мысль, они смогут сделать это, только если он будет рядом с пушками, он сможет как-нибудь помочь тем, в замке.

И ещё ему повезло, что он был занят от зари до зари. В отличие от других. Сейчас было неприятно даже думать о «Лифде» и его команде. Принц сдержал слово, и пятьдесят тысяч золотых брусочков — японцы называли их «кобан»— были доставлены голландцам. Квакернек хотел сохранить деньги в общем котле для закупки пищи и одежды и, что важнее всего, для подготовки корабля к возвращению в Европу. Команда не согласилась с этим и настояла на немедленном разделе денег. Теперь члены экипажа разбрелись по всему Эдо, наливаясь сакэ и познавая прелести японских спален. Конечно, у него не было никакого права осуждать их, потому что он и сам предавался этим радостям. И, конечно, он был вынужден признать наличие некоей методичности в этом безумии: вряд ли кораблю позволят выйти из Эдо в ближайшее время, во всяком случае, с оружием и снаряжением. А кто наберётся храбрости отправиться в обратный путь без единого орудия на борту?

Но теперь они не выйдут в море. Только не эти люди. Ни один человек, когда-либо державший в объятиях японскую женщину. Точнее, побывавший в её объятиях. Даже Мельхиор превратился в настоящего дебошира. Исключение составлял Якоб, остававшийся на корабле. Он мерил шагами палубу, осматривал растущий город и беспокойное море, суетился и старел день ото дня, хотя все невзгоды их путешествия из Амстердама не добавил ни единого седого волоса в его шевелюре, ни одной морщины на лице. Тогда он был похож на стальную пружину, и ответственность руководителя не давала ему расслабиться.

…Но Уилла ждало дело. Он вытер шею полотенцем. И, работая, он мог мечтать. О ком он должен мечтать. О принцессе Асаи Едогими? Да, конечно. Невозможно когда-либо забыть такую красоту, столь непринуждённо и легко, столь великолепно овладевающую его телом. Но чьё лицо он видел на этом замечательном теле? Пинто Магдалины? Или детское удивление Магоме Сикибу?

И как долго может мужчина существовать на одних мечтах?

До той поры, пока не завершит свою работу. Рабочие складывали свои инструменты и падали ниц, сгибаясь в поклоне. Уилл обернулся к двери и тотчас же сам склонился в коутоу: эту короткую, толстенькую фигуру в зелёном кимоно, этот меч в белых ножнах не спутать ни с кем. Так же как не спутать тьму охранников, насторожённого Сукэ, надменного Хидетаду.

— Встань, Уилл Адамс, — сказал Иеясу. — И подойди сюда.

Уилл приблизился. Ничуть не изменился; за исключением, может быть, некоторой усталости во взгляде. Глаза принца скользили по его телу, как тёплая волна. Это было первый раз, когда принц видел Уилла практически нагим; инстинктивно Уилл набрал воздуха в лёгкие и развернул плечи.

— Ты хорошо поработал, Уилл Адамс, — промолвил Иеясу. — Поздравляю тебя. Готовы ли эти орудия к перевозке?

— Двенадцать готовы, мой господин. Над остальными шестью надо ещё поработать.

— Тогда это придётся отложить до следующего подходящего случая. Двенадцати должно хватить. Я предоставлю коней, Уилл Адамс, а ты готовь пушки и готовься сам к выступлению. От событий ближайшего месяца будет зависеть всё наше будущее.

Глава 5

Несколько дней армия двигалась вдоль побережья, затем, пройдя через горное ущелье, повернула в глубь острова. Люди шли по шоссе, подобного которому Уилл раньше никогда не видел. Оно было столь широким, что по нему в ряд могли проехать три повозки; по сторонам росли деревья,