Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

Как тут не вспомнить суфийского поэта Руми, который, если не ошибаюсь, писал, что одна из возможностей для духовного развития – это путь позора.

Руми рассказывает историю о верующем мусульманине, который становился перед своим домом с кувшином – точно таким, в каких хранят вино, и, периодически отхлебывая, всем своим видом показывал, какое получает удовольствие, однако в кувшине была вода, а не вино.

Весь город судачил о нем, сомневаясь, что он хороший верующий, коль скоро пьет вино. А он позволял людям так думать. Но, подвергаясь незаслуженному позору, развивался духовно.

Мне кажется, этот рассказ (хотя, возможно, я не совсем точно его запомнил – давно не брал в руки суфийскую литературу) перекликается с известными строками из известного стихотворения известного русского поэта, современника Ахматовой, которые я запомнил в известном (и образцовом) переводе Ренато Поджоли: «Mi piace che mi grandini sul viso la fitta sassaiola dell’ingiuria» («Мне нравится, когда каменья брани // Летят в меня, как град рыгающей грозы»)[75].

Ахматова и Есенин встречались несколько раз и не понравились друг другу, но, вспоминая эти строки, я неизменно думаю о ней.

17.2. О детях

Когда мы с Клаудио оказались перед зданием, в котором сейчас находится управление ФСБ Российской Федерации по Санкт-Петербургу, он сфотографировал проходивший мимо отряд военных.

И, когда мы потом рассматривали снимок, нас поразило, какие они все юные, почти дети.

В этой связи на память приходит книга Воннегута, названная «Бойня номер пять», с подзаголовком «Крестовый поход детей», рассказывающая о бомбардировке Дрездена. В одном из эпизодов Воннегут едет к человеку, который был с ним тогда в Дрездене, чтобы расспросить, что он помнит, и, пока они вдвоем разговаривают на кухне, жена его старого знакомого в нервном возбуждении ходит туда-сюда, приносит и со злостью ставит перед Воннегутом стакан и в какой-то момент не выдерживает и обращается к нему.

«– Да вы же были тогда совсем детьми! – сказала она.

– Что? – переспросил я.

– Вы были на войне просто детьми, как наши ребята наверху.

Я кивнул головой – ее правда. Мы были на войне девами неразумными, едва расставшимися с детством.

– Но вы же так не напишете, верно? – сказала она.

Это был не вопрос – это было обвинение.

– Я… я и сам не знаю, – сказал я.

– Зато я знаю, – сказала она. – Вы притворитесь, что вы были вовсе не детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Фрэнки Синатры и Джоны Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики, которые обожают войну. И война будет показана красиво, и пойдут войны одна за другой. А драться будут дети, вон как те наши дети наверху».

И тогда Воннегут поднял правую руку и дал ей торжественное обещание.

«– Мэри, – сказал я, – боюсь, что эту свою книгу я никогда не кончу. Я уже написал тысяч пять страниц и все выбросил. Но если я когда-нибудь эту книгу кончу, то даю вам честное слово, что никакой роли ни для Фрэнка Синатры, ни для Джона Уэйна в ней не будет».

17.3. Вовремя

Критик Виктор Осипович Перцов, сотрудник журнала «Новый ЛЕФ», а впоследствии автор официальной биографии Маяковского, писал в 1925 году: «У языка современности нет общих корней с тем, на котором говорит Ахматова, новые живые люди остаются и останутся холодными и бессердечными к стенаниям женщины, запоздавшей родиться или не сумевшей вовремя умереть».

Ахматовой было тогда тридцать шесть лет.

Прошло четыре года с того дня, как расстреляли ее первого мужа.

17.4. Псевдоклассический

В 1940 году молодой критик пишет, что Ахматова воскрешает в своей поэзии ложноклассическую традицию Расина и что героиня ахматовской поэзии – героиня расиновского театра.

Это цитата из положительного отзыва юноши, который, очевидно, так ничего и не понял.

Ахматову это очень огорчило.

Она стала вспоминать старого поэта-символиста Бальмонта, который однажды присутствовал на «пышном вечере, где сначала был ужин, потом одни уехали, другие остались, и начались танцы. Я не танцевала. Бальмонт сидел рядом со мной. Заглянув в гостиную, где танцевали вальс, он сказал мне нараспев: „Я такой нежный… Зачем мне это показывают…“ Мне тоже хочется сказать про эту статью: „Я такая нежная, зачем мне это показывают“. Статья Перцова, написавшего про меня когда-то: „Эта женщина забыла умереть вовремя“, – задела меня гораздо менее».

17.5. Глубокоуважаемый

В 1935 году арестовали Льва Гумилёва и Николая Пунина.

Сына и мужа.

Льва обвиняют в участии в антисоветской организации.

Эмма Герштейн, которая жила в Москве, вернувшись домой, видит, что «в передней на маленьком угловом диване сидит Анна Андреевна со своим извечным потрепанным чемоданчиком».

Ахматова решает написать письмо Сталину.

Ей помогает Михаил Булгаков.

1 ноября она пишет:

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович, зная Ваше внимательное отношение к культурным силам страны и, в частности, к писателям, я решаюсь обратиться к Вам с этим письмом.

23 октября в Ленинграде арестованы НКВД мой муж Николай Николаевич Пунин (профессор Академии художеств) и мой сын Лев Николаевич Гумилёв (студент ЛГУ).

Иосиф Виссарионович, я не знаю, в чем их обвиняют, но даю Вам честное слово, что они ни фашисты, ни шпионы, ни участники контрреволюционных обществ.

Я живу в СССР с начала Революции, я никогда не хотела покинуть страну, с которой связана разумом и сердцем. Несмотря на то что стихи мои не печатаются и отзывы критики доставляют мне много горьких минут, я не падала духом; в очень тяжелых моральных и материальных условиях я продолжала работать и уже напечатала одну работу о Пушкине, вторая печатается.

В Ленинграде я живу очень уединенно и часто подолгу болею. Арест двух единственно близких мне людей наносит мне такой удар, который я уже не могу перенести.

Я прошу Вас, Иосиф Виссарионович, вернуть мне мужа и сына, уверенная, что об этом никогда никто не пожалеет.

Анна Ахматова

1 ноября 1935».

Написал Сталину и Пастернак, подтвердив честность Пунина и Льва Гумилёва. В первых строках письма он писал:

«Однажды Вы упрекнули меня в безразличии к судьбе товарища».

Достойный поступок.

В тот же день, 1 ноября 1935 года, Сталин написал главе НКВД Генриху Ягоде, обладателю весьма своеобразной внешности, – с фотографий того времени на нас смотрит человек, похожий на Чаплина, который пародирует Гитлера; такие короткие усы щеточкой давно никто не носит, они кажутся фальшивыми.

Ягода, возглавлявший в тот период НКВД, будет расстрелян в 1938 году, но тогда, 1 ноября 1935