Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

– дым. // Из сетки календаря выхвачен день. // Красное солнце сгорает дотла, // День догорает с ним. / На пылающий город падает тень. // Перемен требуют наши сердца, // Перемен требуют наши глаза. // В нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен // Перемен, мы ждем перемен».

А потом справа я внезапно увидел бегущего парня, а чуть дальше – девушку, летевшую ему навстречу, и, подбегая, они раскинули руки и бросились друг другу в объятия, и я подумал, какое это чудо – эти люди, их истории, весь этот мир, и какое счастье – находиться сейчас в этом мире, именно здесь, в Москве, в октябре 1993 года, в дни штурма Белого дома, и видеть, как парень и девушка бросаются друг другу в объятия.

19.2. А деньги что?

В сентябре 1941 года начинается блокада Ленинграда, которая продлится девятьсот дней.

От голода умирают тысячи ленинградцев, среди них – писатель Даниил Хармс, художник Павел Филонов и жена Владимира Гаршина, возлюбленного Ахматовой (о чем мы еще расскажем), которая от истощения просто упала на улице и умерла.

Ахматова эвакуировалась в Ташкент, где поддерживала дружбу с известной комедийной актрисой Фаиной Раневской, настоящая фамилия которой была Фельдман. Раневская – ее сценический псевдоним: так звали главную героиню пьесы Чехова «Вишнёвый сад».

Когда в Ташкенте она приходит к Ахматовой в первый раз, то застает ее в промерзлой комнате и предлагает растопить печку. Ахматова говорит, что дров нет, и тогда Раневская обещает украсть их, выходит на улицу и находит «большой каменный саксаул», который нужно еще разрубить. Она просит случайного человека помочь ей, и тот разрубает дерево, а когда Раневская сознается, что ей нечем платить, слышит в ответ: «А мне и не надо денег – вам будет тепло, и я рад за вас буду, а деньги что? Деньги – это еще не все».

19.3. Сапоги

В 1942 году в Ташкенте Ахматова познакомилась с польским художником Юзефом Чапским. «Ахматова говорила, – вспоминал он, – что целовала сапоги всех знатных большевиков, чтобы они сказали, жив или умер ее сын, но ничего от них не узнала».

19.4. Фашисты

Больше всего я люблю читать книги, и так было с детства. Это может показаться странным, но в книгах, которые попадают мне в руки, меня иногда поражают самые простые слова. Например, в «Постороннем» Камю, когда герой приезжает в богадельню, где накануне умерла его мать, ему предлагают кофе с молоком, он выпивает и отмечает, что «было очень вкусно» («с’était bon»).

Или в «Тошноте» Сартра главный герой говорит: «Не нужно бояться» («Il ne faut pas avoir peur»).

В первый раз я читал их еще в юности – я не мог без таких книг, я жаждал простых, просветляющих вещей. И кое-что находил.

Как вот эти строки Анны Ахматовой, написанные в 1934 году:

Привольем пахнет дикий мед,

Пыль – солнечным лучом,

Фиалкою – девичий рот,

А золото – ничем.

Водою пахнет резеда,

И яблоком – любовь.

Но мы узнали навсегда,

Что кровью пахнет только кровь…

И, выступая по радио в начале блокады Ленинграда, Ахматова тоже говорила очень просто: «Вся жизнь моя связана с Ленинградом – в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал для моих стихов их дыханием… Я, как и все вы сейчас, живу одной непоколебимой верой в то, что Ленинград никогда не будет фашистским».

Фашистами в русском языке называют как собственно фашистов, так и нацистов.

Выразительное слово. Чеканное.

19.5. Мои отношения

Я на своем уровне тоже веду диалог с Ленинградом (или Петербургом), и он не прекращается, даже когда я возвращаюсь в Италию.

Говорят, у петербуржцев скверный характер, чему весьма способствует дурной климат, – здесь трудно удержаться от выпивки (Анна Ахматова, к слову сказать, любила выпить; по словам Иосифа Бродского, «если кто и умел пить – так это она». Я же, замечу, не пью, я трезвенник, разве что, бывая в России, могу изредка опрокинуть рюмку-другую водки).

Возможно, именно поэтому в Петербурге стали продавать блокноты с нарисованной на обложке бутылкой водки, зонтиком и надписью: «Из Петербурга с апатией и безразличием».

Каждый раз, наведываясь в Петербург, я покупаю четыре-пять таких блокнотов.

А в этом году обзавелся еще и холщовой сумкой из этой серии.

Так я хожу за покупками в супермаркет «Кооп» – с сумкой, на которой написано «Из Петербурга с апатией и безразличием», и записной книжкой в кармане с надписью на обложке: «Из Петербурга с апатией и безразличием».

Несколько дней назад в супермаркете «Кооп» на виа Андреа Коста в Болонье одна синьора, увидев меня, в удивлении развела руки и спросила:

– Это вы?

Я посмотрел на нее и ответил:

– Боюсь, что да.

– И что, вы тоже ходите в «Кооп»? – спросила она.

– Синьора, – сказал я, – я хожу сюда много лет. Когда я вернулся жить в Парму в 2004 году, рядом с моим домом был маленький магазинчик «Кооп» с одной витриной, я называл его «Гипокооп». Мне очень нравится «Кооп», – так я ей ответил.

19.6. На фронте

В 1943 году наконец приходит письмо от Льва.

Первое с начала войны.

Три с половиной года от сына не было вестей.

Он сообщает, что здоров.

В марте истек срок его заключения, но он не имеет права покидать Север. Гумилёв участвует в геологической экспедиции, обнаружившей большое месторождение железной руды.

Гумилёв долго добивался разрешения отправиться на фронт – ведь это был единственный шанс вернуться в Ленинград.

Снять судимость можно было только так – отправившись на войну.

Лев Гумилёв примет участие во взятии Берлина советскими войсками, и после Дальнего Севера «первая линия фронта покажется ему курортом».

В Ташкенте жила тогда и Елена Булгакова, вдова Михаила Булгакова, которая подарила Ахматовой экземпляр рукописи «Мастера и Маргариты». Роман впервые появится в печати только в ноябре 1966 года – через восемь месяцев после смерти Анны Ахматовой.

19.7. На вокзале

В Ташкенте Ахматова заболела тифом.

Раневская говорила, что именно после перенесенного тифа Анна «стала катастрофически полнеть».

Помню, когда я худел, бабушка говорила: «Одни глазищи остались». Она была очень недовольна мной.

Если глаза становились слишком большими, значит, по мнению бабушки, я был слишком худым.

Большую часть жизни об Ахматовой тоже можно было сказать: «Одни глазищи остались».