Вызов - Джеймс Фрей

Она смотрит в окно. За окном тянутся гряды темно-оранжевых холмов. Турция – очень красивая страна. Одновременно бесплодная и изобильная. Местные жители были к ней добры, и Тиёко приходилось отвечать тем же. И до чего же восхитительные десерты подают в Кайсери!

Тиёко закрывает глаза и думает об Ане. Он отправил ей шифрованное сообщение со ссылкой на веб-сайт. Там, белыми буквами на черном фоне, горела надпись: «Никакого осуждения». И под ним: ZIP ICE. А еще ниже – ссылка: 

Тиёко кликнула на нее, скачала файл и записала его на пять флешек. Хотя бы одну из них она носит с собой постоянно. Сайт самоуничтожился, как только она скачала файл. Теперь Ань живет в ней. Теперь он – ее часть. Хорошо это или плохо, она не знает. Но это так.

Баицахан

Турция, Урфа, отель «Рахатлик Конук Эви»

Баицахан чиркает спичкой по стене и прикуривает самокрутку. Жалайр смотрит в мощный бинокль на штативе, направленный на отельчик на восточном краю Урфы. Они на крыше. Здесь разбит небольшой садик. Жимолость, розмарин, карликовая жакаранда, бесконечные вьющиеся плети зеленого винограда и ипомеи окаймляют террасу. Баицахан срывает пурпурный цветок и вертит в пальцах, пока из того не уходит всякое подобие жизни. Сплевывает на беленую крышу несколько крупинок табака и бросает цветок. Наступает на него. Давит.

– Видишь что-нибудь?

Жалайр качает головой:

– Нет.

Они в Турции уже 2,45 дня – выслеживают набатейца по чипу.

– Где его черти носят?

– Понятия не имею.

– Будь с нами Бат и Болд, – рычит Баицахан, – мы бы выследили хараппанку Нашли бы эту суку!

Жалайр качает головой:

– Мы этим не ради мести занимаемся, Баицахан. В конце концов она получит свое. Как и они все.

Байцахану это не нравится, то он знает, что старший брат прав. Жалайр смотрит в бинокль, придерживая его обеими руками:

– Погоди. Кажется… да. Это он.

Баицахан встает.

– Пошли. – Он затягивается самокруткой и наклоняется к биноклю, задерживая дым в легких. Смотрит на другую крышу в 95 метрах отсюда.

Маккавей Адлай стоит один и спиной к ним. Он оглядывается через плечо, практически прямо на бинокль, но это не внимательный испытующий взгляд – набатеец просто наслаждается закатом. Он не знает, что его ждет.

Баицахан и Жалайр знают, что Маккавей в Урфе уже четыре дня. Он прилетел по поддельному новозеландскому паспорту и жил в этом отельчике с самого дня прибытия. Он забронировал все комнаты и заплатил хозяину, чтобы тот не совал нос в его дела. Он дважды ходил на старый рынок и посетил 18 мечетей и одну библиотеку. Побывал в 19-ти разных интернет-кафе. Купил седан «ауди» у частного продавца и мог бы купить еще одну машину за те деньги, что потратил на одежду. Он один и непохоже, чтобы он с кем-либо активно общался.

А вот Баицахан не один.

В его роду, в его Линии, всегда охотятся стаями.

Он отходит от бинокля и передает сигарету Жалайру. Вынимает из-под ног современный блочный лук, накладывает стрелу. Поднимает лук, натягивает тетиву и смотрит через прицел. На мушке – спина Маккавея. Баицахан поднимает лук чуть-чуть повыше. Шея Маккавея. Еще повыше. Голова.

– Сухбатаар стал бы ворчать, но я предпочитаю такие луки нашим традиционным, – говорит Баицахан. Жалайр молчит. Баицахан опускает лук и тетиву. – Сегодня ночью мы пойдем туда. Сегодня мы заберем его подсказку, убьем его и двинемся дальше.

Жалайр кивает, затягивается сигаретой.

– Хорошо. У меня уже руки чешутся кого-нибудь прикончить. Любая смерть лучше никакой.

С крыши смежного здания срывается стая голубей. Солнце садится, по всему древнему городу разливается крик муэдзина, созывающего правоверных на молитву.

– Да, брат. Любая смерть хороша.

Кала Мозами, Кристофер Вандеркамп

ОАЭ, Дубай, «Дубай Фестиваль-Сити», отель «Интерконтиненталь», номер 260

Кала смотрит, как этот парень спит. Они пережили все формальности и расспросы репортеров и заполнение бумаг. Калу не показывали по телевизору, ее снимков не появилось ни в Сети, ни в печати, а Кристофер мелькнул всего на долю секунды – скорее даже не он сам, а его куртка, накинутая на плечи. Их допрашивали работники авиакомпании, следователи и советники посольства. Как и положено человеку, уверенному в своей невиновности, Кала даже не пыталась объяснить, почему имя Джейн Мэтьюз отсутствовало в пассажирском манифесте. Она была на борту – и точка. Как иначе она попала бы на плот посреди океана? Американский акцент и предоставленное Кристофером алиби послужили доказательствами, что она совсем не тот человек, которого приказали арестовать агенту Сингху. Отсутствие ее имени в документах – просто ошибка, не более того. Кала Мозами предположительно погибла вместе с остальными 274 пассажирами и командой.

«Благословение небу».

Кала и Кристофер – в стеклянной башне отеля «Дубай Интерконтиненталь». За проживание платит «Катар Эйруэйз». Чтобы поддержать легенду, они делят номер на двоих. Кристофер лежит в кровати, натянув мягкую простыню до щеки, смотрит в потолок. Он изложил подробности катастрофы дюжину раз, и его история ни разу не дала осечки. Он был убедителен и знает это. Он ни разу не упомянул тех двоих. Мать и дочь. Мертвых. Убитых. Дрейфующих в глубинах океана – своего последнего пристанища.

Кала переходит из гостиной в спальню и останавливается перед огромным окном. Кристофер садится в кровати и смотрит на нее. За окном – бесконечная пустыня, вдалеке встает красная стена песчаной бури.

Кала смотрит в окно. Вспоминает старые легенды. О бурях, что бушевали еще до начала времен. О том, как Аннунаки использовали их, чтобы скрывать свои корабли и свою численность. И как эти великие бури, в свою очередь, стали подобны богам. Богам, ввергающим во тьму, ослепляющим, калечащим, жалящим без пощады.

«Я – буря, – думает Кала. – Я пришла из времен до начала времен. Меня обучили ввергать во тьму, ослеплять, калечить и жалить.

Без сострадания».

Она поворачивается к Кристоферу:

– Ты очень хорошо справился, Кристофер Вандеркамп. Теперь мы свободны и можем продолжать путь в Турцию, как и собирались.

Он молчит.

– Я бы тебя поблагодарила, если бы для тебя это что-то значило.

Он молчит.

– Неважно. Я все равно это сделаю. Спасибо.

Кристоферу не хочется говорить с этой убийцей.

Все репортеры, осаждавшие их после катастрофы, хотели написать одно и то же – трогательную историю о молодых влюбленных, переживших трагедию. Молодые влюбленные… от одной мысли об этом его начинает тошнить. А Калу, наоборот, как будто только забавляет все это внимание к их персонам. Последние два дня она откровенно развлекается. Она знает, что скоро исчезнет с радаров, вернется к своей Последней Игре. «Когда это случится, – думает Кристофер, – что будет со мной?» Он не может избавиться от мысли о мертвых матери с дочерью. Тяжесть их тел, сброшенных в океан, гнет его к земле. И хотя говорить с Калой ему не хочется, ничего не поделаешь: Кристофер должен знать.

– Зачем ты их убила?

Кала отворачивается от окна:

– Я оказала им милость.

– Почему же ты мне не оказала такую милость?

Она делает шаг к нему:

– Из-за кахокийки. Она – моя соперница. Одна из десяти оставшихся, насколько мне известно. Я использую тебя, чтобы подобраться к ней.

– Тогда я использую тебя, чтобы сделать то же самое, – заявляет он с вызовом.

Кала смеется.

– Что смешного?

– Что тебе рассказала твоя маленькая подружка?

– Что вас – двенадцать. Что вы играете в какую-то чокнутую Последнюю Игру – на судьбу всего мира.

– Нет. Не мира, Кристофер, – грустно улыбается Кала. – Мир уже мертв.

Кристофер оглядывается:

– А по-моему, вполне живой.

– Она не рассказала тебе всего, – говорит Кала, задумчиво покусывая губу. – Пожалуй, и я не стану. Это как объяснять тригонометрию собаке. Напрасная потеря времени.

Она пожалела тебя, своего красавчика, свою школьную любовь. Пожалела – и потому оставила тебя в неведении.

– Ага. Значит, я нахожусь в неведении. Наверное, поэтому мне было так легко тебя выследить.

Кала ощетинивается. Ей стыдно, что этому неигроку удалось ее выследить, но она винит во всем подсказку: та отвлекла ее внимание. Медленным шагом Кала приближается к кровати.

– Мне тебя не жаль, Кристофер. Ты – просто мой козырь для торга. Поэтому я расскажу тебе правду. – Она подступает еще ближе. – Все, что ты знаешь об этом мире, – ложь. Мы произошли не от обезьян. Не было никакого естественного отбора. Это был искусственный, целенаправленный отбор – селекция в буквальном смысле слова. Аннунаки создали нас своими рабами и дали нам орудия, чтобы мы превратили мир в то, чем он стал. А теперь это происходит снова – прямо сейчас. Твоя маленькая подружка, и я, и другие – мы сражаемся вовсе не за судьбы мира. Мы сражаемся ради того, чтобы нас выбрали. За право стать любимыми собачонками богов.