Американская пустыня - Персиваль Эверетт

Отец и сын перекидывались мячом в дальнем конце поля – туда-сюда, туда-сюда. Траву только что полили, и у Теда скользили ботинки. Те самые ботинки на кожаной подошве, в которых он ходил на работу.

– Вы с мамой собираетесь развестись?

Тед подобрал мяч с мокрой травы, осмотрел его со всех сторон и наконец перебросил обратно.

– Почему ты спрашиваешь?

Перри пожал плечами.

– Нет, мы не собираемся разводиться.

– Мама тебя ненавидит?

Тед поймал мяч одной рукой – ладонь приятно саднило.

– Классный бросок.

– Ненавидит?

– Иногда, – ответил Тед, вдруг осознав, что надеется – Глория и впрямь ненавидит его лишь иногда. Он подбросил мяч как можно выше, «свечкой».

Перри поймал мяч и удержал его в руках. Он просто стоял там, глядя мимо отца. Тед обернулся на табло. На заборе сидела черноголовая пташка – прямо под последней ячейкой третьей подачи. Тед развернулся обратно и увидел, как Перри изо всех сил швырнул мяч. Мяч просвистел мимо Тедовой головы. Он проследил путь мяча до мишени: птица упала в траву по эту сторону забора.

– Зачем ты это сделал?

В лице мальчика отразился ужас.

Тед и Перри медленно подошли к птице и встали над ней. Тед не знал, что сказать. Птица не двигалась – на вид мертвая, одно крыло скособочено, другое развернуто веером, открывая взгляду нижнюю сторону маховых перьев первого и второго порядка.

Теду хотелось спросить Перри, о чем тот думает, но он сдержался и вместо того вздохнул – вздох, должно быть, прозвучал для мальчика как окрик. Тед уже не столько злился из-за птицы, сколько страшился за сына.

– Это юнко.

– Он мертв? – спросил Перри.

– Думаю, да, – сказал Тед.

Перри стремительно развернулся на каблуках и зашагал прочь к третьей стартовой площадке. Тед оглянулся на птицу: глаз, обращенный к нему, жалобно моргал. Бедолага юнко был жив, лежал в мокрой траве и мучился. Тед посмотрел на сына: спина ссутулилась, от всей позы веет обреченностью. Птица снова заморгала: просила о чем-то? Тед наступил ботинком на голову юнко, перенес всю свою тяжесть на эту ногу, почувствовал, как хрустнула хрупкая шейка. И понял, что убивает птицу не только для того, чтобы положить конец ее мучениям; но чтобы смерть птицы осталась на его совести, а не на совести сына.

Едва он убрал ногу, Перри обернулся к отцу.

– Что ты сделал? – спросил мальчик, возвращаясь к Теду.

– Ничего, – солгал Тед.

Перри остановился – и увидел расплющенную головку птицы.

– Ты наступил на нее.

– Птичка была еще жива и мучилась, сынок.

– Нет, она была мертвая, – настаивал Перри. – Я ее убил. Ты ее не убивал. Это я ее убил. – Перри бросился бегом по влажной траве. И кажется, расплакался.

– Он не дышит! – рыдала Глория.

Ричард уже различал зеленые очертания пирса. Он обогнул буек и на полной скорости промчался через зону, закрытую для моторок. Пара байдарочников выругали его на чем свет стоит.

Глория уложила Перри на дно лодки, запрокинула мальчику голову и принялась делать ему искусственное дыхание, приговаривая:

– Пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста!

На пристани посверкивала красными огоньками «Скорая помощь».

– А вот и неотложка. – Ричард сбросил скорость; несколько человек ухватили его лодку с причала, подтащили ее ближе, привязали.

Врачи оттеснили Глорию в сторону и занялись Перри. Тот по-прежнему не дышал. Ричард обнял Глорию, привлек ее к плечу, а сам наблюдал за происходящим.

– Я нащупал пульс, – сообщил один из медиков.

– О Господи, – с некоторым облегчением выдохнула Глория.

Воздух был наэлектризован звуком – тут и рокот моторных лодок, и крики чаек, и женский голос, зачитывающий физические параметры ее сына по радио. Параметры, что ровным счетом ничего не значили – до тех пор, пока не стрясется что-нибудь серьезное. Голоса превратились в шум прибоя у пирса. В этом гомоне, где-то вдали, Глория различала голос дочери: та звала брата по имени, плакала – но Глория никак не могла уйти, чтобы о ней позаботиться. Придется положиться на Ханну. Фельдшер осторожно ощупывал тело Перри. Вот санитары перенесли мальчика на носилки, пристегнули ремнями, так, чтобы голова не болталась, подняли и потащили. Глория почувствовала, что теряет сознание. О, как она злилась на Теда!

Тед глянул на указатель уровня бензина – стрелка приближалась к нулю. Думал он лишь об одном: необходимо срочно, срочно добраться до злополучных детей, находящихся во власти сумасшедшего. Он должен спасти их, должен вызволить их из этой дыры, должен, потому что Тед знал: он это может, а сами они не справятся. Потому что они всего лишь дети.

Тед завернул на бензоколонку и вышел из кабины. Подбежал долговязый оператор, на ходу вытирая грязные руки о еще более грязную тряпку; окинул взглядом автобус.

– Дизтопливом заправлять или бензином?

– Понятия не имею, – отозвался Тед.

– Не вопрос, сейчас выясним, – предложил служитель. Он обошел автобус кругом, оглядел его сверху вниз, остановился у пробки топливного бака. – Я бы сказал, бензин. Идет?

– Валяйте.

Тед терпеливо ждал. Оператор закачивал бензин.

– В наши дни таких бензоколонок уже не встретишь – чтоб тебе весь спектр услуг, как говорится, – посетовал Тед.

– Дык у нас все по старинке. – Парень сплюнул в песок. – Да еще эти мексикосы и краснокожие вечно насосы ломают. – Он перевел взгляд на стремительно вращающуюся стрелку. – Экий здоровущий бак.

Тед отошел к автомату, продающему газеты, и посмотрел сквозь стекло на заголовки.

Оглянувшись на автобус и на оператора при насосе, Тед задумался, а что ему делать, когда с него потребуют денег за бензин. У него ж даже двадцатипятицентовой монетки не найдется – газету там купить или позвонить. Он неспешно, как будто так и надо, дошел до дверей кабины и, пока оператор дозаправлял бензобак, уселся за руль. Отследил в зеркале заднего вида, что парень направился к нему. Захлопнул дверцу и попытался завести мотор. Безрезультатно.

Оператор забарабанил в дверь; лицо его исказилось, он громко вопил что-то неразборчивое.

– Я должен спасти детей! – проорал Тед сквозь стекло.

– ЧЕГО ДОЛЖЕН?

Тед вновь повернул ключ. Мотор взревел – и затих. Оператор сбегал в офис – и вернулся с дробовиком. Тед слышал, как щелкнула заряжаемая двустволка. Слышал, как сгусток слюны ударился о выжженную твердую землю. Мотор заработал, автобус содрогнулся, Тед включил сцепление и стронулся с места. Служитель выпалил из обоих стволов сразу и вдребезги разнес окна по правую сторону. Здоровенная махина притормозила: Тед вылетел с гравия на свежеуложенный асфальт и чуть не столкнулся с фургоном, битком набитым светловолосыми удивленными детишками.

Ну что ж, теперь он – вор. Но вор не из худших: он украл бензин только для того, чтобы спасти бедных, беззащитных детей. При звуке выстрела Тед поморщился – скорее по привычке бояться, нежели из страха как такового. Мысль о том, что ему невозможно причинить вред, внушала ужас. Такая мысль легко подчиняет сознание, что твой наркотик; Тед вдруг осознал, что всю жизнь инстинктивно страшился вседозволенности, – и был прав. Засим он с полным основанием страшился ее и теперь.

Глава 2

Отец Теда изменял жене. Этель сообщила об этом Теду, доказывая, что их отец отнюдь не был святым, вопреки всеобщему мнению. В тот момент для Этель это отчего-то было важно – в ночь после похорон матери, похорон, во время которых их отец заперся в катафалке и отказался даже смотреть на кого-либо из детей.

– Он болен, – сказал Тед.

– Знаю.

– Так в чем проблема?

– Просто подумала, что надо бы внести ясность, – отозвалась Этель. Одетая в простое черное платье, она сидела на диване родительской гостиной. Сидела, скрестив ноги и сбросив туфли.

Тед стоял у остывшего очага. На втором этаже послышался какой-то шум.

– Он же ничего не понимает.

– Спасибо, что сказал.

Тед потер щеки.

– Этель, мне страшно жаль, что я живу не здесь.

Этель отхлебнула кофе и поставила чашку обратно на блюдце, на приставной столик рядом с собой.

– К чему обсуждать опрометчивость больного человека, имевшую место двадцать лет назад? Ты же не станешь предъявлять ему счет теперь? Он даже не помнит, кто мы такие. И даже будь все иначе, ворошить прошлое – дурно.

– Мама все знала, – гнула свое Этель. – Она и мне рассказывала.

– Она тебе рассказывала, – повторил Тед.

– Да, рассказывала, и мне плевать, веришь ты или нет. Она говорила, это, наверное, девица из банка, ну, кассирша. Говорила, что как-то раз застукала его на телефоне поздно ночью. Дескать, он разговаривал с кем-то «приглушенным шепотом». Мама все знала. – Этель едва не плакала, но глаз не отводила.

Из спальни на втором этаже донесся грохот.

– Ну что там еще? – вздохнула Этель, не двинувшись с места.